Ближе к концу первого действия Бесподобный вышел в зрительный зал. Проходя по рядам, он легко поглаживал обнаженные плечи. Прошептал что-то на ухо одному господину и, вогнав его в краску, опустился к нему на колени. Когда объявили антракт, он выглядел на редкость хрупким и утонченным среди всех этих важных и роскошных аристократов, и Шэй вдруг осознала, что следила за ним, затаив дыхание; к тому же она взмокла от жары.
Когда на сцену выскользнули одетые в черное мальчики-хористы, над их головами на балконе заиграли музыканты. Друг за другом в игру вступили скрипач, лютнист и барабанщик, а когда раздался залп трубных нот, незаметно пристроились к этим мощным звукам. Мавр трубил из глубины сцены, он стоял там среди сидящих музыкантов, посылая в зал клубящиеся волны пенистых и взвивающихся мелодий.
– А что, Бесподобный и правда из благородных? – спросила вдруг Шэй. – Никак не пойму, что он собой представляет.
Алюэтта направила на нее фонарь. Его свет был ослепительно ярким. Сначала ее брови нахмурились, затем лицо посветлело.
– Да, поговаривают. Если судить по его лени, то он определенно из господского сословия. И у него весьма утонченный вкус. Но я никогда не слышала, чтобы он говорил о своем прошлом, – еще немного подумав, она добавила: – Ходят слухи, что его забрали из очень богатой семьи.
В Юэлле вроде бы строили Бесподобный дворец, так называемый «Нансач-холл»[5]. Так прозвали уникальное строение из стекла и камня.
– Конечно, семья со средствами могла бы вернуть его назад. Не может же владелец театра, наш Эванс, творить все, что ему заблагорассудится.
– Эванс нынче в фаворе у королевы, – добавила Алюэтта, занимаясь подготовкой реквизита ко второму действию, – а главное, у него есть Королевский Патент. Кто знает, что там произошло? Может, его род впал в немилость, может, это было предупреждение. Однако же я никогда не видела Бесподобного с родственниками, так что все эти домыслы могут оказаться полным вздором. Но лучше не спрашивай его.
Шэй кивнула, и вдруг почувствовала щекой тепло, от опять направленного на нее Алюэттой фонаря.
– Серьезно, не спрашивай. У наших мальчиков так мало личных радостей, – басовый глас трубы мавра, задохнувшись, сошел на нет, утихомирив и гул зала, тогда Алюэтта погасила фонарь, – теперь его семьей стала труппа.
Второй акт начался с длинного монолога Бесподобного. Его слова звучали весомо и выразительно, чего она раньше не замечала. Голос стал подобен клинку, точно всаженному в ножны, голубю, слетающему на домашний насест голубятни. Производимое им впечатление удваивалось, даже утраивалось благодаря подсветке Алюэтты. Лучи ее зеркальных фонарей неизменно ловили и выгодно подчеркивали мимику и жесты Бесподобного. Она умело приглушала свет или делала его ярче, лестно выявляя черты актера или погружая его в тень. Она играла со светом так же искусно, как Бесподобный играл словами, и их совместные усилия создавали в зале совершенно особое настроение. В какой-то момент, когда Клеопатра осталась одна на продуваемом ураганным ветром склоне холма, Алюэтта прикрыла фонарь треснувшим жестяным листом, бросив за ним какую-то сероватую массу, а когда действие достигло кульминации, опять дала свет. Сцену пронзила ослепительная вспышка, сопровождаемая удушающе-едким облаком дыма, при этом создавалось очевидное впечатление того, что театр пронзила молния, высветившая мерцающим белым сиянием мучительные страдания Клеопатры. Лицо Алюэтты оставалось напряженным и расслабилось, только, когда по залу прокатилась волна потрясенных вздохов, сменившихся таким громом аплодисментов, что Бесподобному пришлось прервать свой заключительный монолог. Игра настолько захватила Шэй, что, лишь перевернув очередную страницу и увидев следующий за ней чистый лист, она поняла, что спектакль окончен.
Шэй подумала, что не испытала бы большего истощения сил, даже если бы сама играла на сцене. Она сидела, с трудом переводя дух, слыша лишь возбужденный гомон растекавшихся по залу зрителей, но Алюэтта спокойно и деловито убирала реквизит. Она загружала в специальный деревянный сундук со складывающимися в виде веера отделениями толстые, с палец, и тонкие, как нитка, фитили. Другой, обитый свинцом, ящик вмещал скрученные листы покрытой порохом бумаги. Жестяные листы заняли свои места в стойке со специальными прорезями, и, вставляя их туда, она оглашала их назначение.
5
«Нансач-холл» (