– То есть ты не первый раз забралась на крыши? – спросил он.
– Господи, конечно не первый. Я практически живу там. Могу пересечь Лондон быстрее любого посыльного в городе. Но я вообще люблю крыши. Мой отец работал на воздухе. В голубятнях и тому подобных местах, так что я пристрастилась к такой жизни.
Из памяти всплывали обрывочные картины детства. Загнутые когти сокола, вцепившиеся в отцовскую перчатку, такую большую, что в каждом ее отверстии помещались по два ее пальца. Неизменно улыбаясь и приоткрыв рот, отец оценивал направление ветра. А вот ее любимые моменты: снятие колпачка с головы сокола и то, как мгновенно и невозмутимо оживали блестящие глаза этой птицы; блеск обнаженного ножа. И когда сокол взлетал, рука, освобожденная от его веса, невольно следовала за ним. Она стремилась вслед за птицей, как будто взмахи крыльев тянули ее за собой. Шэй поднималась на цыпочки, пытаясь как можно дольше сохранить свою связь с соколом.
– И я частенько посиживаю на крыше театра, – кивнув, признался Бесподобный. – С трубкой и книжкой. Туда доносятся все тайные уличные разговоры, – смешно кривляясь, он выбрал яблоко.
Они брели на юг, все сильнее ощущая запах реки, а улицы опять становились все более многолюдными. Повсюду слонялись окрестные жители: разросшийся примкнувший к Лондону лабиринт улочек теснился вокруг него, самостийные деревни жались к каменным стенам, словно надеялись погреться под их холодной сенью.
Раздался удар колокола, отбившего четверть часа.
– О, черт! – воскликнул Бесподобный. – Мне еще надо выполнить поручения.
Протащив ее через суматошную череду фермерских повозок на тенистую боковую улочку, он постучал в большую дверь. Она распахнулась почти мгновенно, и мясник в фартуке, таком пропитанном кровью, что Шэй чувствовала ее запашок – отвратительно сладковатый, с ухмылкой глянул на них.
– Да никак сам Вельзевул пожаловал. Погодите.
Он тщательно закрыл дверь, изнутри сразу донеслись чьи-то крики, а потом раздался более низкий и зловещий рубящий звук. Мясник появился вновь, держа какую-то бадью и мешок с грязным и влажным дном. Бесподобный взял мешок, осторожно держа его на вытянутой руке.
– Ну, это точно овечьи? Коровьи оказались слишком жирными.
– Самолично рубанул ей башку, – со смехом буркнул мясник, всучив бадью Шэй. Из наполненной вязкой кровью бадьи торчал на пару дюймов конец какой-то палки.
– Помешивай ее по дороге, – велел Бесподобный, если она загустеет, то придется чертовски долго расплачиваться, – заметив потрясенное лицо Шэй, он добавил: – Мне, разумеется, не тебе.
В такт шагам она принялась покручивать палку. Бадья оказалась тяжелее, чем выглядела, и мухи уже начали алчно пикировать в нее.
– А что в мешке?
– Надеюсь, овечьи кишки, – он перехватил свою ношу другой рукой и выразительно взмахнул освободившейся, – для сцены сегодняшнего вечернего сражения. Торговец шелком привяжет их под своей туникой, – пояснил он и, подавшись вперед и сделав выпад воображаемым мечом. Я закалываю его, а они вылезают. Жаль, что на прошлой неделе у них оставались только коровьи кишки. Слишком большие. Они, черт побери, прорвались наружу еще до того, как я всадил меч. Получилось, как будто наш купец вдруг разродился.
– А кровь зачем?
– Для следующих сцен. Ею наполняют свиной мочевой пузырь и привязывают его сюда, – под показал на свою подмышку, – а когда тебя пронзают, ты давишь его, – он глянул на Шэй с печальной ухмылкой.
– Мы все еще опаздываем, – продолжил он, – этих деревенщин, разрази их гром, с каждым днем становится все больше. Как ты смотришь на один особый ускорительный маневр, по крайней мере вовремя доедем до Блэкфрайерса?