С другой стороны, разве справедливо было обрекать бедную мамочку на беспросветную нищету из-за собственной привередливости? Именно этот вопрос она и обозначила как главный, подходя к лесу. Но были и другие сомнения, в которых ей предстояло разобраться: вполне возможно, что ее представления о любви были слишком идеалистическими и соответствовать им было не под силу ни одному из смертных.
Ей исполнилось восемнадцать, когда однажды ей приснился сон, как будто, проснувшись, она увидела перед собой ангела. Он — почему-то она подумала, что ангел именно мужского рода, хотя, казалось, он олицетворял собой сразу все достоинства и мужского, и женского пола, — излучал сияние, которое освещало комнату и наполняло ее божественным ароматом, от чего в памяти всплыли строки: «Золотой Иерусалим, благословенный молоком и медом»; между тем ангел явно был существом из плоти и крови и так тепло улыбался ей, что она приподнялась с подушек, завороженная его сильными и в то же время мягкими белыми крылами, плавными изгибами косточек и сухожилий, утопающих в пушистом белом плюмаже. Ей казалось, что можно вечно любоваться этой идеальной красотой. Ангел протянул к ней руки, и она двинулась навстречу его объятиям, как будто вспорхнула, хотя и чувствовала под ногами пол, а потом она ощутила биение его сердца, когда он обнял ее и поцеловал. Точно так же, как ей виделось в нем и мужское, и женское, ангел казался ей и христианином, излучающим божественное сияние и олицетворяющим собой непорочную чистоту, и язычником, возбуждающим желание своей чувственной красотой и теплом объятий. Когда она ответила на его поцелуй, он нежно окутал ее своими крылами, и она почувствовала, как разлилась по ее телу сладкая истома и вырвалась наружу криком страсти; от него она и проснулась, одна в темной комнате, с привкусом молока и меда на губах.
Как она ни старалась, оживить этот сон ей не удалось. Она никому о нем не рассказывала, даже Каролине; не пыталась перенести его на бумагу, хотя соблазн был велик, и вскоре она научилась, хотя это и далось ей нелегко, просто ждать тех редких моментов, когда воспоминание об ангеле просыпалось в ней знакомой сладкой болью. И вот этот момент наступил, именно сейчас, на этой лужайке, и она расплакалась счастливыми слезами, теперь уже зная наверняка, что никогда не выйдет замуж за Дентона Маргрейва. Да разве может она стать чьей-то женой, разве кто-нибудь сможет любить ее так, как она любила ангела и была любима им? И все же, если судьба уготовила ей остаться старой девой, нужно как можно скорее решить, как им с матерью жить дальше; и она вдруг поймала себя на том, что шепчет молитву, вознося ее неизвестно кому, чтобы открылся ей выход из трудного положения.