Потом я долго сидел в кресле и тщательно обдумывал ситуацию, пытаясь понять, какие еще могут возникнуть проблемы с призраком.
На этом месте я мог бы без труда разбередить душу читателей и завоевать их симпатии, красочно описав, какой ужас и какое чувство вины испытал я от неожиданных последствий моего деяния. Однако я предпочитаю честность и не стану приписывать себе чувства, которых вовсе не испытывал.
Первая пришедшая на ум гипотеза утверждала, что призрак — следствие нервного перенапряжения либо желудочного расстройства. Однако, по здравому размышлению, я отверг ее: едва ли кэбмен страдал переизбытком воображения, и реакция домовладелицы имела под собой веские обоснования. Потому пришлось неохотно признать, что привидение вполне реально и, скорее всего, будет преследовать меня и дальше — может быть, до конца.
Разумеется, столь мелкая месть и злой умысел со стороны Барнджума внушали отвращение. Нечто подобное выглядело бы уместным на Рождество, когда сказки становятся явью, но в разгар лета терпеть парящий анахронизм было просто невыносимо.
Впрочем, жаловаться бессмысленно. Я решил взглянуть на происходящее здраво: я сам породил призрака и теперь вынужден мириться с этим. В конечном счете оно, пожалуй, и к лучшему: терпеть Барнджума в обличье призрака куда легче, чем Барнджума во плоти. Тем более что дух, похоже, был неспособен к связной речи.
К моему счастью, в Лондоне Барнджума практически никто не знал; его единственным родственником была тетка, живущая в Камбервелле[4], так что мне не придется опасаться неудобных вопросов и подозрений со стороны его знакомых.
Тем не менее глупо закрывать глаза на очевидный факт: снова выйти в свет в сопровождении невесть как одетого призрака будет непросто.
Да, вначале все будут глумиться и отпускать остроты. Однако я прекрасно знал, как устроен мир; к тому же многие преодолевали в своей жизни куда более серьезные преграды.
Поэтому, вместо того чтобы поддаться нерациональной панике, я решил поступить как настоящий мужчина и загладить глупую ошибку достойным поведением.
Когда на следующее утро после завтрака я решил прогуляться по Сент-Джеймс-стрит, призрак, к моему превеликому раздражению, последовал за мной. Он стал моим неизменным попутчиком, превращая меня в мишень для взглядов, в которых читались любопытство и отвращение.
Я счел за лучшее полностью игнорировать его присутствие, а в случае чрезмерно живого и нездорового интереса прохожих приписывать призрака их воспаленному воображению. Тем не менее мало-помалу сплетни разнеслись по городу, и я больше не мог притворяться, что моего спутника не существует.
Тогда я объявил, что привидение является частью изобретенного мной хитроумного механизма, на который я собираюсь получить патент. Это могло бы принести мне известность в среде ученых, если бы господа Маскелайн и Кук[5] не позавидовали моей популярности и не заявили, что давно раскрыли этот фокус и создадут куда более впечатляющего призрака (что, замечу, им действительно удалось).
Я под строжайшим секретом поведал двум пэрам (моим хорошим знакомым, людям безукоризненного происхождения), что это никакая не машина, а bona fide[6] призрак. Вскоре — не могу объяснить, почему, каким-то чудом — моя история стала достоянием множества клубов и салонов, а сам я — популярнейшим светским львом.
Меня приглашали в различные дома (с негласным подтекстом обязательно приводить с собой призрака). В результате привидение Барнджума стало частым гостем высшего света, и мне уже присылали приглашения на много недель вперед (в частности, несколько parvenus[7], которые втайне рассчитывали переманить привидение к себе и создать в своих поместьях и замках неповторимую мистически-сказочную атмосферу. Разумеется, у них ничего не вышло).
Однако прелесть новизны вскоре исчезла, и виной тому не только непостоянность высшего света. Мы бы продержались в центре внимания еще один сезон, если бы не Барнджум, который с завидным упорством выставлял себя в столь дурацком виде, что спустя уже две недели общество было сыто им по горло — как и я сам.
А затем сопутствующие моему положению неудобства стали проявляться все отчетливей.
По вечерам я теперь часто оставался дома. У призрака появилась неприятная привычка разгонять темноту тошнотворно-зеленым свечением. Это позволяло обходиться без настольной лампы, но навевало уныние.