— Ваши усилия, — повторила я. От злости кровь бросилась мне в лицо. — От меня что, ничего не зависит?
— Не слишком много, — сказала она равнодушно. Она с неодобрением рассматривала мое пальто, столь тщательно выбранное мисс Плам. — Судя по тому, во что ты одета, твой гардероб, должно быть, страшно старомоден. Но это поправимо. В общем-то, как ты выглядишь, важно только для меня — я не могу появиться в обществе с плохо одетой женщиной. Будьте хоть чернокожа, или горбата, или и то и другое вместе, но с десятью тысячами в год…
— Я начинаю ненавидеть эти слова, — взорвалась я.
— И очень глупо с твоей стороны. Они обеспечивают тебе положение в обществе.
— Положение моего отца.
— Это не важно. — Тетя ухмыльнулась. Я предпочла бы, чтобы она рассмеялась своим лающим смехом. Ее ухмылка была сальной и жестокой. — Если бы твой папочка не скончался, к глубокому моему прискорбию, во цвете лет, тебе бы немного досталось. Это удача для тебя, что он умер, не успев промотать деньги, полученные во время войны, не говоря уже о немалом наследстве твоей матери. Ты получила наследство также от старшего брата твоего отца, дети которого умерли в младенчестве, а еще от бабушки и дедушки. Вот так-то, — сказала она, смакуя каждое слово. — Ты богата потому, что много людей безвременно скончались. Приятно думать, что ты нашла свое богатство на дюжине могил, не правда ли?
Тогда, в 1842 году, железные дороги в Англии были длиной всего несколько сотен миль, поезда были грязными и неудобными, и люди светские избегали пользоваться ими. Мы ехали в карете из Кентербери в Лондон целый день. Поездка оказалась не столь неприятной, как я опасалась. После взрыва злобы тетя успокоилась и показала себя замечательной собеседницей. Она развлекала меня рассказами о большом городе и его жителях. Некоторые истории были смешные, некоторые грустные, но во всех без исключения чувствовалось озлобление. Я притворилась искушенной в житейских делах, чем немало удивила леди Расселл, но втайне я была шокирована некоторыми историями, особенно теми, где критиковалась юная королева.
Мисс Плам была предана Ее Величеству, гостиная была увешана литографиями и рисунками, изображающими ее хорошенькое надменное личико и изящную маленькую фигурку. Когда она выходила замуж за своего красавца — кузена принца Альберта, сердца всех девочек в школе восторженно трепетали, и все мы сходили сума от элегантных усов принца и его высокой мужественной фигуры. Мы праздновали рождение каждого ребенка в королевской семье с преданностью и энтузиазмом. Никто не мог бы сказать, что королева не выполняет свой долг — после двух лет замужества у нее было уже двое детей.
После низкопоклонства мисс Плам тетины замечания возмутили меня, как богохульство. Она допускала, что принц — парень ничего себе, но утверждала, что он ужасно ограниченный человек. Двор уже достаточно натерпелся от его тупости и ханжества. А что до Ее Величества, я поняла, какой тщательной цензуре подвергала мисс Плам все новости, доходившие до нашего уединенного мирка. Первый раз в жизни я услышала отвратительные сплетни про королеву и ее министра лорда Мельбурна. Это были ужасные коротенькие стишки про «миссис Мельбурн». В других стишках высмеивалась толщина королевы, а некоторые тетя не осмеливалась говорить в полный голос. Она повторяла строки, но заменяла самые значимые слова бормотанием и хитрыми взглядами. Я до сих пор помню один сравнительно невинный куплет, описывавший впечатление, произведенное на королеву прекрасными усами принца Альберта:
«…Усов густых был столь прекрасен вид,
Уж как тут свадьбы ждать, когда вся грудь горит!»
Я удержалась от негодующего замечания, готового сорваться с моих губ, но тетя заметила мой оскорбленный взгляд и удвоила веселье. Она хохотала до изнеможения.
После полудня, отяжелев от обильной еды, она задремала, перестав меня изводить. Ее вид был неприятен — храпящая, с открытым ртом. Я сосредоточила свое внимание на виде из окна, но только к вечеру увидела нечто, что заставило меня вскрикнуть. Мой крик разбудил тетю, и она высунулась в окно, чтобы посмотреть, что же так потрясло меня.
— Да, да, — пробормотала она раздраженно, — это собор Святого Павла. Слава Богу, мы приехали. Я полумертвая от усталости. Детка, не таращь глаза, это не модно.
Я не смогла бы себя заставить не таращить глаза, даже если бы я старалась следовать моде. Я так много слышала о Лондоне от счастливиц, чьи родственники жили там и навещали их на каникулах. Столица с двумя миллионами жителей — самый большой город в мире, с улицами, освещенными газовыми фонарями, с прекрасными зданиями, парками, дворцами, великолепными церквами. Там в зоопарке были львы и тигры и черепаха, такая огромная, что она могла катать детей на спине. Я была слишком большая для этого, и это было обидно, но я могла посмотреть панораму Великого пожара. Амелия видела ее, она заплакала и хотела убежать, настолько реальным было изображение, но папа рассмеялся и удержал ее. И королева… Наверное, я смогу увидеть королеву. Должно быть, я говорила вслух. Тетя фыркнула:
— Ты увидишь Ее Величество и своего красавца принца. А также и королевских отпрысков. Лу, говорят, она снова беременна.
Когда мы ехали по переполненным улицам, тетя время от времени снисходила до рассказов о тех местах, мимо которых мы проезжали. Грохот колес стал оглушительным, когда мы въехали с загородной дороги на булыжную мостовую, а гул голосов вызвал у меня головокружение. Казалось, все кричали. Я за всю свою жизнь не видела столько людей, сколько их было здесь. И какие люди! Слуги в шитых золотом ливреях, мужчины с бакенбардами, в высоких шляпах, рабочие в рубашках с засученными рукавами и бумажных картузах, продавцы, расхваливающие разные товары, нищие…
Я отвернулась от окна, и тетя, поймав мой взгляд, полный отвращения, громко рассмеялась:
— До конца дня ты увидишь вещи и похуже. А что, в Кентербери нет нищих?
— Его лицо, — прошептала я. — Этот огромный красный… А его глаз… один глаз…
— Это все фальшивое, — весело сказала тетя. — Шрам на ночь смывается, будь уверена. Если, конечно, этот парень вообще моется.
— А человек без ног?
— Подгибает под себя на этой маленькой тележке; привязывает покрепче ремнями к телу. Не будь так легковерна.
Она указала на высокого меланхоличного мужчину в синем длиннополом сюртуке, высокой шляпе и брюках, бывших когда-то белыми. Его преследовала насмешками толпа мальчишек. Я не могла разобрать, что они кричат.
— Один из синих дьяволов, — заметила тетя. — Лу, детка, ты не слышала о мальчиках Бобби Пила? У него были грандиозные планы по искоренению уличной преступности, но у тебя по-прежнему могут украсть туфли прямо с ног, когда прогуливаешься по Оксфорд-стрит.
Я продолжала глазеть вокруг. Улицы были прелестны — красивые дома, высокие деревья. Воздух был наполнен грохотом колес и копыт, дома строились повсюду. Когда я указывала на это, тетя фыркала. Любые перемены в городе она считала к худшему.
— Чем больше людей, тем больше грязи и преступлений, — ворчала она. — Город был вполне сносен пятьдесят… ну, несколько лет назад. Теперь они разрушают все старые здания специально, чтобы устроить беспорядок. Они снесли старые королевские конюшни, чтобы сделать эту новую площадь с колонной адмирала Нельсона или как ее там. Магазины, конечно, хорошие, но… фу, детка, перестань высовываться и закрой окно. От этой вони можно заболеть.
Я подчинилась без возражений. Теперь мы ехали по району с узкими улочками, где дома подпирали друг друга, как нищие калеки. Запах был насыщенный и непередаваемый. Канализация в школе была не лучшей в мире, но ни с чем подобным я никогда не сталкивалась. Сгущались сумерки, и сквозь маленькое окно почти ничего не было видно, но после того, что я мельком увидела, у меня не было желания смотреть дальше.
— Почему мы поехали этим путем? — спросила я тетю, которая держала флакон духов перед носом.
— Такие места здесь повсюду, — равнодушно сказала она. — Мы не смогли бы избежать их.
— Здесь так темно! Где же газовые фонари, о которых я столько слышала?