— Ох, миледи, ох, миледи…
Я очутилась в нелепом положении, утешая миссис Эндрюс в нанесенных мне побоях.
— Ну-ну, — сказала я с живостью, поглаживая ее по плечу. — Вы сослужите мне лучшую службу, если принесете немного еды. Если, конечно, его милость не приказал уморить меня голодом.
На лице миссис Эндрюс появилось чрезвычайно странное выражение, она даже забыла о рыданиях.
— Его милость не оставил никаких распоряжений относительно вас, миледи. Я узнала вчера вечером от Анны, что здесь случилось. Девушка была в таком состоянии, что я думала, ее хватит удар. Никогда я не видела…
— Да, да, — сказала я нетерпеливо. Меня беспокоила судьба Анны и все остальное, что с ней связано, но в данный момент мне не хотелось, чтобы миссис Эндрюс далее отвлекалась на Анну. — Его милость что-нибудь сказал вам?
— Ни слова, — ответила миссис Эндрюс. — Сегодня утром он сошел к завтраку в прекраснейшем настроении. Он рассказывал о своей поездке, много шутил. Мне показалось, он был уверен, что вы завтракаете у себя, как это часто бывает, и поэтому ничего не спрашивал о вас до конца завтрака. А потом он сказал, дайте-ка мне вспомнить точно, да, он сказал: «Ее милость сегодня заспалась, миссис Эндрюс. Проследите, чтобы ей приготовили сытный ленч, если она не завтракала. Передайте ей, я вернусь завтра или, самое позднее, послезавтра». Он ушел, напевая, миледи.
— Невероятно, — пробормотала я, забыв о своем положении и доверясь ей как женщина женщине. — Миссис Эндрюс, что, вы думаете, с ним происходит? Вы же знаете, что он здесь вытворял…
— Да, а я стою здесь, болтаю. Присядьте, миледи, и позвольте мне поухаживать за вами. Я скажу вам, в чем дело, — продолжала она, подводя меня к креслу. — Все от пьянства. К сожалению, я уже насмотрелась на такое. От этого несчастья страдает много женщин. Пьянство лишает человека разума, как написано в Священном писании, и нет справедливее слов, водка сведет с ума любого хорошего человека. Конечно, его милость не хотел этого. Он был таким хорошим мальчиком…
— Не сомневаюсь в этом. Но, к сожалению, это не относится к данному случаю. Что же мне делать?
К моему удивлению, старая миссис Эндрюс не смотрела мне в глаза.
— Миледи… если вы позволите…
— Говорите все, что вам заблагорассудится. Разве я когда-нибудь бранила вас за откровенность?
— Но это, это такая деликатная вещь, и не мне… Только потому, что у вас нет матери, и поэтому я смею…
— Бога ради, говорите, — сказала я, заинтригованная.
— Это, конечно, большое испытание для женщин, — промямлила миссис Эндрюс. Она была очень занята флаконом с притираниями и не смотрела мне в глаза. — В особенности для такой молодой и чувствительной леди. Но это крест, миледи, который мы, женщины, должны нести во искупление греха Евы, вы понимаете. Мужчина, даже если он хорошо воспитанный джентльмен, миледи, все равно в конце концов остается мужчиной, кем же ему еще быть, и женщине ничего не остается, как смириться с этим!
Она выпалила еще кучу слов, краснея от волнения и смущения. Возможно, я прыснула бы от смеха, не будь ее красноречие таким неподдельным и не содержи насмешки. По мнению миссис Эндрюс, Клэр запил потому, что я отвергла его. У нее были основания так думать: никому не было известно, что его посягательства той ночью в присутствии беспристрастного свидетеля были единственными за всю нашу супружескую жизнь.
— Благодарю вас, миссис Эндрюс, — сказала я, — обдумаю ваш добрый совет.
Спустившись в столовую к ленчу, я старалась не встречаться взглядом с Джонатаном после того, что случилось, и, к стыду своему, немного сердилась на него. С моей стороны, было нелогично обижаться на него за то, что он не пришел мне на помощь, когда любое вмешательство с его стороны только ухудшило бы мое положение, а также повлияло бы на его возможность помочь мне в будущем. И тем не менее, когда чувства подчинялись логике? Миссис Эндрюс успокоила притираниями мои ссадины и смягчила опухоль на губе компрессом из холодной воды. Я, однако, отказалась от ее предложения припудрить синяк на щеке рисовой пудрой.
Взгляд Джонатана, когда он увидел меня, заставил меня устыдиться моих хитростей. Его лицо побледнело.
— Поедим поскорее, если вы не против, — сказала я быстро, не давая ему высказаться. — Я такая голодная.
Мне повезло, что я действительно умирала от голода, в противном случае я не могла бы поддержать обычный застольный разговор. Джонатан также почти все время молчал и едва прикоснулся к еде. Недоговоренные слова повисли в воздухе. После обеда я предложила немного прогуляться. Даже имея на хвосте отвратительного приспешника Клэра, мы могли более свободно поговорить вне дома.
Было серо и ветрено, порывы ветра срывали платок с моих волос и развевали полы плаща. Как я и ожидала, соглядатай Клэра был тут как тут и последовал за нами. Холодный воздух, казалось, успокоил Джонатана. Он молча шел рядом со мной, пока нас могли видеть из дома. Потом он сделал мне жест оставаться на месте и подошел к следовавшему за нами человеку.
Я наблюдала за их беседой с большим интересом и некоторым беспокойством, но она закончилась вопреки моим ожиданиям мирно. Вместе с тем человек злобно ухмыльнулся и взял что-то из руки Джонатана. Он ушел, не оглядываясь, а Джонатан вернулся ко мне.
— Что вы сказали ему? Он расскажет Клэру, что вы его отослали.
— Ему не захочется признаться, что его подкупили оставить свой пост, — ответил спокойно Джонатан. — Мне подумалось, что я узнал его; мы встречались как-то на ринге, и мне показалось, что это произвело на него впечатление. Нет, я думаю, нам не грозит опасность от господина Сэма. Мне надо бы поговорить с вами, Люси, не опасаясь быть подслушанным. У меня странное чувство, что у нас не будет больше таких возможностей.
— Почему вы так говорите? Вы что, уезжаете? Или у вас предчувствие, чье-то предупреждение?
— Нет, нет! — Джонатан улыбнулся и затем снова посерьезнел. — Вы попадаете в одну из ловушек, думая таким образом, и его потешает, что вы страшитесь и трясетесь от его призраков и духов. Но это всего лишь одна из его ловушек, Люси. Если бы я знал причину его поведения, я бы не так боялся.
— Вы боитесь?
— Я уже показал себя героем, не так ли? — с горечью произнес Джонатан. — Мне приходилось выполнять в жизнитяжелые поручения, но никогда мне не было так тяжело, как вчера ночью, — стоять и слушать его вопли. Но, Люси, я знаю, он ждет этого. Несколько раз я пытался уехать, но он задерживает меня здесь по неизвестной пока причине. До тех пор пока мы не будем знать его мотивов, нам грозит опасность. Мы будем в безопасности только тогда, когда противостоим правилам игры, которую он нам навязывает. Вам это понятно?
Он чувствовал это очень сильно и, стараясь убедить меня, взял за плечи и повернул к себе. Несмотря на мягкость этого движения, он дотронулся до больных мест на руке, и я вздрогнула от боли. Джонатан поймал мой взгляд и, слабо вскрикнув, обнял меня. Я слышала гулкое биение его сердца под своей щекой. Дрогнувшим голосом он пробормотал:
— С меня хватит! Я больше не выдержу, никто не выдержит. Если он дотронется до вас еще раз…
— Нет, — сказала я, не двигаясь. Я чувствовала, как будто всю жизнь ждала этой минуты, этих объятий. — Вы совершенно правы и увидели его самую опасную ловушку. Он хочет, чтобы вы напали на него. Он хочет, чтобы вы совершили какой-нибудь акт отчаяния. Зачем? Вот о чем нам следует подумать. — И когда он разжал объятия, я схватила его за ворот пальто: — Только, только подержите меня еще немного, пока мы не начали думать.
С полусмехом, с полустоном он исполнил мою просьбу. Мы стояли в объятиях друг друга. Вокруг нас простиралось открытое болото, и нас можно было видеть со всех сторон, но на несколько секунд мне было все равно, если бы на нас глазел весь мир.
— Хорошо, — сказала я чуть спустя. — Теперь вы можете поразмышлять.
Я отодвинулась от Джонатана, и он отпустил меня. Его лицо исказилось, словно от физической боли.
— Я не могу размышлять, когда речь идет о вас. Мне хочется совершать глупые поступки: схватить и убежать с вами туда, где вы будете в безопасности.
— Вы считаете, я в опасности?
— Нет, нет! — Он яростно затряс головой. — Понимаете, я в таком состоянии, что позволил себе поддаться на дикие бредни и испугать вас. Давайте погуляем, ветер освежит мне голову, и я расскажу вам, о чем я думаю, а вы поправите меня, когда я буду не прав.