- Сеньор Ла Крус, - заговорил мэр Берлсон, - я не сомневаюсь, что вы из космоса. Да и как же иначе, когда я вижу это прекрасное устройство, без которого земное тяготение оказалось бы вам не под силу. Однако "Крокетт" в вашем имени и ваш рост наводят на мысль, что вы по происхождению техасец, получивший гормон. Гормон же этот сверхсекретен, сэр. Низшие слои общества и остальной мир еще не настолько выросли, чтобы им можно было вверить корпулентность. Нам бы не хотелось думать, сэр, что длинноволосые Циркумлуны знают его тайну.
Я ответил словами мечтательными и поэтическими, но произнесенными безупречно в смысле дикции и, естественно, глубоким басом:
- Род мой, бесспорно, мог произойти из Техаса. Хотя точных доказательств нет, ибо мой дед вознесся в Мешок из Испанского Гарлема города Нью-Йорка. Тем не менее "Крокетт" в моем имени несет в себе намек, а линии наследственности сплетаются в таинственные извивы, столь же прихотливые, как изгибы вон тех облаков, что плывут наверху, чаруя наш взгляд. Но что до вашего опасения, мэр, то успокойтесь: в невесомости человеческий рост, свободный от оков тяготения, совершенно неограничен. Мой дед был худощав и высок, мой отец еще более худощав и высок, а я - еще более. Моя мать также порядочного роста, хотя ей благоугодно было стать жирнячкой.
Уже начинало смеркаться, однако все вокруг меня казалось удивительно, сверхнормально ясным и четким до малейшей детали.
Я сделал еще один малюсенький глоток. янтарной жидкости, но сигарету положил на поднос: даже такой дозы было более чем достаточно для моей утонченной физиологии. То же, впрочем, относилось к любым лекарственным средствам. Мои чувства достигли высшей гармонии - к чему же ее портить? Я испытывал удивительное физическое блаженство и покой. Левую титановую пятку я поставил на правый титановый предохранитель конца стопы, то есть для удобства скрестил ноги, взяв пример с кое-кого вокруг, и продолжал:
- И все же я чувствую себя здесь как у себя дома, то есть я техасец по духу, если не по происхождению. Вы более не мои радушные хозяева, но дорогие моему сердцу друзья. "Сеньор Ла Крус", конечно, очень мило, но мне будет приятнее, если вы предпочтете называть меня Крисом… Или Черепушей. Имя это мне присвоил мистер Эрп за мой скелетообразный вид.
- Чудненько, Черепуша, называй меня Атомом, - отозвался Берлсон.
Однако я заметил, что главнокомандующий, шериф и профессор чуть-чуть ощетинились - мое восприятие было в тот момент уди-
вительно обостренным - и одарили губернатора довольно кислыми взглядами (молоко, впрочем, возможно, и не свернулось бы), сам же губернатор с угрюмой сосредоточенностью наблюдал, как слуга протирает его сверкающие сапоги белым носовым платком. Но я решил обворожить их вопреки им самим, и тут припомнил историю, которую любил рассказывать мой отец.
Я сделал третий глоток и твердой рукой поставил стаканчик.
- Джентльмены, - произнес я довольно резко, - кем бы я ни был, сию секунду я ощущаю себя техасцем и разделяю вашу экспансивную расслабленность, вашу всеобъемлющую мудрость, вашу терпимость, ваше простецкое, но колоссальное чувство Юмора. Разрешите рассказать вам одну историю?
Я с удовольствием отметил, что губернатор кивнул мне в ответ.
- Когда время было еще юным, - негромко начал я, - Бог сидел у лужи, водил пальцами по мутной воде и играл с размокшей глиной. Видите ли, тогда юным было все, и даже Бог. Представьте себе, что он - Ометекутли, Бог-Отец мексиканцев, но еще не ставший отцом, а просто юный, коренастый, загорелый Бог в рваных штанах, как деревенский дурачок, играет во вселенной воды и глины, любви и цветов.
Сначала он лепил шарики и бросал наискось высоко вверх, и они остались там кружиться вечно. Так он сотворил солнце, луну, планеты и всю вселенную.
Потом эта игра ему приелась, он поглядел на лужу и в первый раз обратил внимание на свое отражение. "Сделаю-ка я что-нибудь такое", - сказал он.
И вылепил фигурку мужчины, и надел на него куртку и башмаки (Бог тогда был беден и считал подобную одежду великолепной), и сделал его волосы очень короткими, ибо был начинающим скульптором, так что кудри или иные сложности ему еще не давались.
Поднеся фигурку поближе к глазам, чтобы вдоволь ею налюбоваться, он нечаянно дохнул на нее. К его изумлению, едва это дыхание овеяло фигурку, как она выпрямилась и принялась расхаживать у него по ладони строевым шагом.
Тут я улыбнулся профессору Фанниновичу.
- Увидев это, Бог сказал себе: "Ага! Маленький немец!", протянул руку и поставил его в Германию.
Затем Бог сотворил женщину. Он дал ей юбку и длинные волнистые волосы - ведь он уже немного набил руку, - а в волосы вколол гребень и снабдил ее туфли высокими каблуками. Он дохнул на нее, и она начала чудесно танцевать, притоптывая каблучком. "Ага! Испаночка!" - сказал он себе и поставил ее в Испанию.
Вот так Бог сотворил англичанина, француза, русского, негра, индуса, язычника-китайца и почти всех прочих жителей Земли.
Бог подустал, глины у него оставалось маловато, а потому для быстроты он вылепил сразу две мужские фигурки и снабдил их такой же простой одеждой, как его собственная. Едва он на них дохнул, как они бросились друг на друга и начали драться. "Два мексикан-чика!" - сказал Бог и опустил их в Мексику.
Остатка глины на две фигуры уже не хватало, и в завершение своих трудов - Бог, хотя и дурачок, трудился добросовестно и все пускал в дело - он вылепил и одел одну внушительную высокую фигурку. Но кусочек глины еще остался, а потому он сделал для нее огромную широкополую шляпу и отличные сапоги. Остались еще два комочка, и он снабдил сапоги высокими каблуками, а из последних двух совсем уж малюсеньких крошек глины Бог, чтобы ни атома материала не пропало зря, вылепил шпоры для сапог.