— Мясо горелое, — буркнула Мелисса.
Это же стейк, хотел сказать Макс. Это стейк, а ты из-за войны, из-за нехватки продовольствия просто забыла, какой он бывает. Но Макс забрал у дочери тарелку и поставил перед ней свою.
— Ешь мое.
Мелисса глянула в тарелку и вздохнула с мученическим видом.
— Папа, ты же знаешь, я не люблю лук.
Но он этого не знал. Забыл — или никогда не знал, — что его дочь не любит лук, капусту и пенку на горячем молоке. Забыл, что она никогда не почистит свои туфли, если ей не напомнить. Что по утрам она часами торчит в ванной, так что в первые дни ее пребывания у него ему пришлось выходить к ранним клиентам небритым. Он забыл, что по выходным она любит подолгу одна кататься на велосипеде, зато вечером требует, чтобы на ночь ей оставляли включенным ночник. Ее взбалмошность приводила его в замешательство.
Макс допил свой бокал вина.
— Мелисса, сегодня я беседовал с директором школы. Она говорит, что ты можешь приступить к учебе после Рождества.
Мелисса обратила на него свой взор.
— Сначала только по утрам, — добавил он уговаривающим тоном. — Пока не привыкнешь.
— Папа… — Ее глаза наполнились слезами.
— Ты должна ходить в школу, дорогая… так положено. На твой французский будут делать скидку.
У Мелиссы с носа закапали слезы. Она со стуком бросила нож с вилкой в тарелку, отодвинула стул и выскочила из-за стола. Хлопнула дверь ее спальни, послышались громкие рыдания. Макс вздохнул, отодвинул тарелку со своим ужином. Аппетит у него пропал.
Он счистил с тарелок остатки еды в мусорное ведро и, стоя в дверях кухни, закурил сигарету. Ему вспомнилось, как он звонил в Оксфордшир на номер таксофона в условленное время. Как ни странно, голос Тильды, находившейся за сотни миль от него, не вызвал ожидаемого гнева. И сквозь помехи на линии он расслышал в ее словах недоумение и обиду. Положив трубку, он попытался еще раз убедить Мелиссу вернуться в Англию. Но она — сморщив личико, как это всегда бывало, когда она обижалась, — спросила: «Папа, я тебе совсем не нужна?» И он обнял ее, сказав: «Ну что ты, родная, нужна. Очень».
На улице мороз окаймлял инеем каждую травинку. Мелисса снова ворвалась в его жизнь, думал Макс, заставила его по-новому взглянуть на свое существование, которым до ее приезда он был вполне доволен. А ей, казалось, все не нравилось. Его дом («Жестяная ванна, папа!»), работа («В костюме ты был красивее, папа!») и, конечно, его стряпня («Опять хлеб с сыром!») — все подвергалось критике. Он был вынужден глазами дочери посмотреть на свою жизнь — спартанское, пожалуй даже (эта мысль его ужасала) жалкое, бесцветное холостяцкое бытие.
Он еще не познакомил Мелиссу с Сесиль. Из деликатности Сесиль не показывалась им на глаза всю неделю, пока у Мелиссы длились каникулы, а когда девочка приняла свое неожиданное решение, Макс в спешном порядке написал Сесиль записку, объясняя сложившуюся ситуацию. Он понимал, что сознательно избегает этой проблемы. Смешно, что он вынужден ограничивать свой круг общения из-за двенадцатилетней девочки. Макс решил, что пригласит Сесиль на ужин.
Он бросил окурок на землю, затушил его каблуком и вернулся в дом. Из комнаты Мелиссы все еще доносились всхлипы. Жаль, что она выросла из пеленок, с тоской подумал Макс, и затем, молясь, чтобы Бог послал ему сверхчеловеческое терпение и тактичность, постучал в комнату дочери.
Макс расстарался, готовя ужин. Пошел на рынок, купил утку у морщинистой старушки, слово в слово записал рецепт ее приготовления, который та ему продиктовала. В кондитерской купил tarte aux prunes,[71] а заодно выяснил, что во Франции не продают заварной крем-концентрат. Наложил в корзину дров, растопил камин в гостиной. В Сенте купил набор тарелок и свечи для стола.
Сесиль, в элегантном черном туалете, прибыла ровно в восемь часов. Макс огляделся, ища глазами Мелиссу.
— В ванной, наверно, застряла. Часами может возиться с волосами.
Сесиль улыбнулась.
— Вина?
— С удовольствием, chéri.
Мелисса появилась, когда Сесиль уже ополовинила свой бокал с вином. На ней была ее самая старенькая одежда: дырявый жакет и юбка, из которой она давно выросла — настолько короткая, что видны были ее костлявые коленки. Макс не стал комментировать наряд дочери.
— Мелисса, познакомься: это Сесиль. Помнишь, я говорил тебе, она — моя приятельница. Сесиль, это моя дочь Мелисса.
Мелисса поздоровалась, глядя в пол. В Максе всколыхнулось раздражение, но он стал раскладывать по тарелкам утку.