Дара, заметив, что официант косится на его залатанные рукава, сунул ему полкроны, и тот посадил их за приличный столик. Дара заказал устриц и блюдо из крабов. Тильда никогда прежде не ела устриц, и Дара показал ей, как нужно подносить раковину ко рту и высасывать ее содержимое.
— У нас в Ирландии, — сказал он, — мы собирали их на скалах, вскрывали ножом и ели. Настоящий деликатес.
Тильда вытаращила глаза.
— Прямо живых?
— Да, еще шевелились, — ответил Дара.
Официант принес краба. Дара в это время рассказывал Тильде о своем разговоре со священником.
— Он сказал, что тебе прямо сейчас надо начинать брать уроки католического вероучения. Это займет несколько месяцев.
Тильда, пытавшаяся достать мясо из крабовой клешни, подняла голову от тарелки.
— Брать уроки?
— Чтобы мы могли пожениться. — Сообразив, что он сделал, Дара выругался про себя. Поэтому он отодвинул стул и опустился перед ней на одно колено. — Ты выйдешь за меня замуж, Тильда?
Она рассмеялась. Позже он думал, что все могло бы быть по-другому, если бы она тогда не рассмеялась. Если бы другие посетители, смотревшие на них, не слышали ее смеха. Она взяла его за руку и попыталась поднять с колен.
— Дара… прошу тебя… нас ведь выставят отсюда.
— Я прошу тебя стать моей женой, Тильда. — Жара, разочарование, даже те досадные несколько часов, что он провел в обществе той странной женщины, — все это вместе стало настоящим испытанием для его самообладания. Дара снова сел.
— Мы ведь поженимся, да, Тильда?
Он схватил ее за руку.
— Ты ведь не откажешь мне, любимая?
Она побледнела, ее черты словно застыли. Он чувствовал, что она отдаляется от него, ставит между ними стену в присущей ей надменной манере. Все его сомнения мгновенно рассеялись. В тот момент им владело одно желание — стать мужем Тильды Гринлис. Впервые он почувствовал, как в нем закипает гнев на то, что эта девушка, этот ребенок, не желает принимать его всерьез.
— Мне больно, Дара, — сказала она, и он, пристыженный, выпустил ее руку. — Ты, должно быть, пошутил, да? — спросила она.
И его снова охватил гнев, с удвоенной силой.
— С чего это мне шутить? — Голос Дары был пугающе тихим. — Или я недостаточно хорош для тебя?
Официант суетился у их столика — наполнил бокалы, поднял с пола упавшую салфетку Дары. Когда он удалился, Дара тихо сказал:
— Ты ничем не лучше меня, Тильда. Даже ниже по положению. По крайней мере, поля, которые я обрабатывал, принадлежали моему деду.
Ее глаза гневно сверкнули.
— Каков хозяин, таков и работник, — прошипела она. — Тетя Сара давно мне это внушила!
Они сердито смотрели друг на друга через стол. Гнев сделал ее еще прекрасней — в глазах появился блеск, щеки порозовели. Неожиданно для себя самого он стал ее умолять:
— Я работаю в пабе. И я надеюсь добиться большего. — Он вспомнил про Джосселин де Пейвли и подумал, что вполне мог бы извлечь выгоду из ее страсти к нему: любя его, она наверняка не откажет ему в помощи. — Мы могли бы снять пару комнат в Или. Ты учишься на машинистку и могла бы подрабатывать, пока дети не появятся. Поэтому ты должна приобщиться к религии, Тильда. Мы не сможем пожениться, пока ты не примешь католичество… Я бы хотел, чтобы мои дети воспитывались в вере.
— Я пока не хочу детей, Дара. — Она избегала его взгляда.
Дара увидел, что посетители за соседним столиком — толстый мужчина в костюме и его модная любовница — смотрят на них.
— Хочешь. Ты же любишь детей. Я видел, как ты воркуешь над малышами в колясках.
— Пока нет. Сейчас я детей не хочу. Мне бы хотелось, чтобы у меня были дети, много детей, но позже, когда мне будет… скажем, двадцать один год.
— Жизнь нельзя распланировать, — сердито сказал Дара. — Думаешь сделать одно, а в результате приходится делать совсем другое. Дети появляются на свет по воле Божьей.
Тильда смотрела в свою тарелку.
— Мне восемнадцать лет, Дара. Я еще слишком молода, чтобы иметь детей.
— Многие девушки в твоем возрасте становятся матерями. — Он пренебрежительно передернул плечами и сердито глянул на любопытную блондинку за соседним столиком.
— Угу, а в двадцать они уже нищие старухи. — Тильда отодвинула тарелку, на которой теперь лежал полый панцирь с оторванной клешней. — Я видала таких, Дара.
— У моей мамы в двадцать нас уже было трое, — презрительно отвечал он, — и мы всегда были сыты и обуты.
Она подалась вперед за столом.
— Ты хочешь резко изменить мою жизнь, Дара. Устроить ее совсем по-другому. Но при этом забываешь про некоторые ее важные составляющие.