Затем я стала искать могилу старшей дочери Эдварда де Пейвли. Не сразу, но нашла. Джосселин покоилась чуть в стороне от своих родных — возможно потому, что приняла католичество. Мраморный крест, металлический контейнер для цветов, в данный момент пустой. Могила казалась заброшенной, одинокой. «Даже в смерти она отрезана от своей истории, от своей семьи», — подумала я. Надпись на памятнике гласила: «Джосселин Алисия Канаван. 1911–1947. Любимая жена Дары». Бедная Джосси. Тридцать шесть лет. Что сгубило ее? Должно быть, разбитое сердце. Я сфотографировала надгробия, хотя мне было немного не по себе: казалось, что своим любопытством я тревожу покой мертвых. Потом я покинула кладбище и зашла в магазинчик с терракотовыми горшками и музыкальными подвесками, чтобы справиться у молодой продавщицы, как добраться до Холла. Сначала она не поняла, о чем я спрашиваю, и мне на мгновение подумалось, что все связанное с родом де Пейвли окончательно уничтожено и их дома больше не существует. Но женщина постарше, высунув голову в дверь, сказала:
— Это она про дом Дейвисов. Про тот, что на семи ветрах. Езжай назад через деревню, милая, потом по проселочной дороге, что будет слева от тебя. Ее давно хотят заасфальтировать, да все никак не соберутся.
Я доехала до развилки дорог, тянувшихся через поля, и сразу увидела, что имела в виду женщина. Это была грунтовая дорога — гребни глины и рытвины, заполненные водой. Моя бедная «фиеста» кренилась и проваливалась в глубокие борозды, так что я не на шутку испугалась за нее. Через двадцать ярдов я остановилась, выбралась из машины и пошла пешком.
Отовсюду, кроме городка, окаймленного деревьями, особняк был виден на несколько миль окрест. Он представлял собой огромное квадратное здание в георгианском стиле, без изысков, с симметричными окнами по фасаду. На вид уродливое строение, хотя некогда, должно быть, дом обладал неким горделивым величием. Стена кипарисника, обозначающая границы усадьбы; огромный сдвоенный гараж, в котором стоял «рейндж-ровер». Терракотовые горшки и ящики для цветов — тщетная попытка приукрасить дом, лишившая его величия.
На ветру колыхались три вывески «Продается» разных агентств по продаже недвижимости. Чья-то мечта обратилась в прах. Я шла по кромке поля вдоль изгороди из ядовито-зеленого кипарисника и чувствовала, как во мне зреет разочарование. Ничто здесь не напоминало ни об ослепленной любовью Джосси, ни о неверном Даре. Дойдя до угла усадьбы, я оглянулась. С одной стороны дом, с другой — деревня, вокруг — широкие зелено-черные поля. Дамба надвое разрезала землю между селением и особняком, вздымаясь надо всем, что лежало вокруг; казалось, ей нет ни конца ни края.
Скользя по мокрой траве, я вскарабкалась на береговую насыпь. Здесь, на высоте примерно десяти футов над уровнем полей, ветер был свирепый. Он раздувал мой пиджак, рвал на мне волосы. Время сместилось: я могла бы здесь стоять и десять лет назад, и пятьдесят, и триста, когда земля была впервые отвоевана у моря. Передо мной раскинулся тот же вид, которым, должно быть, любовался и Дара, прогуливаясь с Джосси: рябь на поверхности плененной воды, безмолвие бескрайнего серого неба, ужасная пустота. Горизонт навалился на землю, так что инстинктивно понимаешь, что эта местность находится ниже уровня моря. Я подумала: если бы Дара Канаван жил в наши дни, каким было бы его решение? Все равно женился бы на девушке, которой принадлежала эта земля? Я подумала, что Патрик, возможно, был прав. Оказавшись в финансовой западне, которую он сам себе устроил, Дара сбежал. В конце концов, ему было не впервой: до этого он сбежал из Ирландии. А дочь с собой не взял именно потому, что впервые в жизни думал не только о себе. Он понимал: то, что он мог бы предложить Кейтлин, для нее будет недостаточно.