«Может, я единственный заключенный?»
Через некоторое время до слуха донеслись отражающиеся от стен звонким эхом шаги. Их было несколько.
Георгий выпрямился, готовясь к худшему.
Проскрипела задвижка. Дверь отворилась, и в проеме возникла тяжеловесная совершенно черная фигура офицера с подвесной керосиновой лампой в руке. Он повесил лампу на крюк в потолке. Почтительно посторонился, пропуская в темницу стоявшего сзади.
На долю минуты воцарилось оцепенение. Невысокий, одетый в шинель и фуражку незнакомец смотрел на Георгия и почему-то не спешил входить. Его лицо скрывала густая тень, сквозь которую лишь поблескивала оправа пенсне.
- У вас ведь, кажется, был брат... не так ли? - мягко спросила фигура. - Что с ним?
- Он умер, - ответил Георгий, не понимая, что происходит.
Незнакомец шагнул в камеру.
- Очень жаль!
Моргенштерн. Это был он. Он мало изменился за эти восемнадцать лет. Словно недоучившийся гример нарисовал ему несколько морщин.
На нем была черная, висящая колоколом эсэсовская шинель с тускло отсвечивающими пуговицами. Над козырьком фуражки скалилась серебряная черепушка.
Моргенштерн улыбнулся, изучая Георгия взглядом, так же как собиратель жуков изучает попавший ему в руки редкий вид.
- Как летит время! Знаешь... - он с наслаждением прищелкнул языком, словно дегустировал тончайшее вино. - Я ведь был уверен, что ты и твой брат вылетите из Шварцкольма до конца года. Мне это казалось естественным и необратимым порядком вещей. А вышло наоборот! И знаешь, что я тогда решил? М-м? Я решил, что когда-нибудь отыщу тебя и твоего брата и, конечно же, ничем не рискуя, не нарушая закон, брошу вас обоих на растерзание псам. Тогда я даже не представлял себе, как это можно сделать. И вот теперь... - он против воли, фыркая, захохотал сквозь стиснутые губы. - Теперь наконец-то все условия созданы!
При свете лампы Георгию показалось, что глаза Моргенштерна отливают красным, а зрачки отличаются друг от друга.
- Правда собак у меня здесь нет, - похныкивая от удовольствия продолжал Моргенштерн. - Зато есть кое-что... сопоставимое.
- Эрнст! - обратился он к стоявшему рядом великану с громадными кистями рук и белесыми волосами. - Забей его до смерти. В три захода.
Эсэсовец ничего не ответил и перевел взгляд на Георгия.
- Доброй ночи... вам обоим, - ласково промямлил Моргенштерн.
Он и два охранника вышли.
Эсэсовец проверил висящую под потолком лампу, отошел от нее, чтобы не задеть головой. Посмотрел на стрелки наручных часов.
Георгий в панике дергался, пытаясь высвободить руку.
«Убьет! Убьет! Убьет же!»
У немца было странное нечеловеческое лицо. Точнее лицо было вполне человеческим. Нечеловеческими были глаза: неподвижные, пустые, с будто нарисованными радужками и зрачками. За все это время его лицо ни разу не изменило выражения.
Перед Георгием была тупая машина для убийства, человеческий автомат с зачесанными назад светлыми, почти белыми волосами, с плотно сжатыми губами и ритмично двигающимися крыльям носа.
Эсэсовец сделал быстрое, короткое движение. Словно вращающийся бурав пронзил живот, разрывая внутренности. Подступившая волной свинцовая тяжесть заволокла глаза. Георгий увидел впереди наползающий пол и медленно уткнулся в него лбом. В голове вспыхивало.
Он пришел в себя, понимая, что его подняли с пола. Что-липкое застилало один глаз. Рот заполняла густая соленая каша.
Удар ногой - стена шарахнула по затылку. Желто-коричневая от света лампы камера поплыла, уходя водоворотом. Где-то мелькнула мысль, что надо срочно, во что бы то не стало развязать веревку...
Нос теперь не был носом - на его месте пылала огромная рана.
Георгий увидел над собою лицо с тонко очерченной ниточкой рта и нарисованными глазами. Оно с ледяным спокойствием покачивалось в такт с работающей ногой.
Ему сломали руку: предплечье изнутри ошпарила дикая боль.
Подняли. Схватив за шиворот, припечатали лицом к стене. Швырнули о другую.
Сквозь кровь и слизь он увидел, как эсэсовец снова взглянул на часы и вышел из камеры, закрыв за собой дверь.
«Вернется - убьет!» - безнадежно орало в помутневшем мозгу.
Пятью часами ранее
Мир больше не существовал. Он по-прежнему видел над собой высокий потолок с остатками старинной лепнины, но это была уже ничего не значащая абстракция. Он чувствовал, что выходит из себя. Он становился чем-то большим, гораздо большим, чем просто человек, чем недолговечная комбинация химических элементов по имени Людвиг Моргенштерн. Он знал, что на этот раз все получится как надо. Слишком многим пришлось пожертвовать! И оно получалось. Медленно, последовательно, в соответствии с тщательно проработанным замыслом. Кровь застыла в венах. Ее ток уже не был важен. Энергия, душа, этот потайной светлячок приближался к назначенному месту. Не вслед за другими в четвертое измерение. Нет! А в лоно драгоценной филактерии. Спасительной филактерии! Теперь он будет жить там. Шкатулка станет его домом, его крепостью, его бункером! Тело еще некоторое время будет ходить, шевелить языком и чувствовать боль, но управлять им будет уже наместник. Мозг перестанет быть вместилищем «Я» и превратится в посредника. А настоящий «Я» как разумный, пусть и не бесстрашный капитан покинет тонущий корабль. Этот дрянной надоевший корабль, который давно обстреливают из пушек безжалостные враги, который заржавел и все равно затонет... Нет, детишки! Вы увидите мой труп, но на этом ваш триумф и закончится. Я буду жить и мыслить, когда ни от кого из вас не останется даже этого. Потому что вы ничтожества, насекомые, неспособные на то, что может сделать только настоящий человек! Человек не человек, пока прикован к телу. Просто животное в клетке. Теперь же, когда стальные прутья раздвинуты, когда...