Сидевший за рулем Оскар мельком обернулся и Людвиг увидел в его глазах какой-то непривычный собачий испуг.
- Тебя ранили не в спину, а в грудь. Я не мог, я же был на первом номере! Ты бы меня увидел, и я бы тебя! Это кто-то другой. С той стороны.
- Молись, чтоб так и было...
В больничной палате к Людвигу пришла Адель.
- Почему ты не сказала, что мне осталось так мало? - мертвым голосом спросил Людвиг.
- Что вы имеете в виду? - недоуменно промолвила Адель.
- Ты знаешь, что я имею ввиду! Ты не хотела меня расстраивать или выполняла чьи-то указания?
- Я не понимаю, о чем вы говорите, господин Моргенштерн.
- Она не понимает!
Людвиг хотел чуть приподняться на подушке, но тут же сморщился от боли.
- Почему я видел то, чего не видела ты? Кто из нас ясновидящий?
Адель виновато опустила глаза и, ничего не ответив, присела на стул.
- Я видел все, что будет впереди! - простонал Людвиг. - И это страшно.
- Что вы увидели?
- Рассказать? - Людвиг издевательски улыбнулся бескровными губами. - Это касается не только меня! Тебе не понравиться.
- Вы... увидели исход войны?
- Вроде того.
- Я не могу предвидеть такие масштабные события, господин Моргенштерн. Я отвечаю только за вас, и... Мне очень жаль, что я не смогла предвидеть ваше ранение. Это был инцидент, а не чей-то злой умысел.
- Да, да, я понимаю. Видимо, эта тварь-цыганка все-таки оставила мне прощальный подарочек.
Людвиг перевел взгляд на окно, из которого открывался вид на старый больничный парк. За полупрозрачной занавеской порхала золотистая бабочка.
- Я слишком много совершил... - прошептал Людвиг.
- Что?
- А... ничего. Ступай. Мне уже пора колоться.
Адель, сочувственно попрощавшись, вышла из палаты.
Людвиг посмотрел в потолок и в полном отчаянии закрыл глаза. Ему было страшно и невыносимо жаль себя. При этом какая-то часть души настойчиво пыталась выдать эти чувства за искреннее раскаяние.
«Я не могу отсюда уйти! Я прикован к этому месту! К этой должности, к этому государству, к этой нации!»
«А ведь я уже немолод!» - впервые отчетливо понял Людвиг. - «Мне уже сорок... сорок два. Даже если доживу... Нет, не доживу. Проиграл, продал свою жизнь! А впереди топор! Черт, они и правда будут рубить головы? Почему бы нет? Мы же рубим. Что сделать, что? Я это заслужил. Да какая разница, что я заслужил! Многие заслужили! Карабкаться надо, барахтаться, пока можешь. Хуже смерти нет ничего!
Ласковый июньский ветер вздыбил тюлевую занавеску и пробежал по лицу Людвига нежным дуновением.
«Проклятая Германия! Край германский, край священный - провались ты в ад вместе со своим Фюрером! Крестьянином в Бразилии, рикшей в Китае, диким негром в Африке - кем угодно только не здесь и не одним из них! Они же не отпустят... они никого не отпускают! Иди на дно вместе с кораблем или привяжут к якорю!»
«Не бойся», - тихо сказала память. - «Ты знаешь, что делать».
«Что делать?»
Идея, которая пришла Людвигу в голову была совершенно безумной, почти неосуществимой и отвратительной по своей сути.
«Не-ет... Не может быть! Найдется другой выход!»
«Не найдется», - спокойно отрезал здравый смысл.
«Есть еще время!»
«Времени нет».
Раненное плечо вновь напомнило о себе буравящей болью.
Через пять дней Людвиг узнал по радио о начале вторжения в Советский Союз.
Призрак
Оскар был арестован по подозрению в покушении на жизнь Людвига Моргенштерна. Пулю, ранившую Людвига, так и не нашли, однако характер ранения указывал на то, что применялась боевая винтовка. Единственным обладателем боевого оружия в тот злосчастный день был Оскар. Попадание пули в грудь в момент, когда Людвиг двинулся к точке сбора, также говорило против него.
Что спасало подозреваемого, так это показания Людвига, согласно которым брат не имел причин желать ему смерти и всегда был ярым патриотом своей страны, а также свидетельство семилетнего сына, проверенного на полиграфе. По словам Вильгельма, отец не выстрелил ни разу, раздосадованный тем, что у оленя маленькие рога.
Оскар был взят под стражу. Расследование топталось на месте. Кармина также прошла ряд допросов и, выйдя из подозрения, тут же покинула страну.
У маленького Вильгельма не осталось никого, кроме спившейся матери и тяжело больной престарелой бабки. Людвиг согласился стать опекуном, передав Вилли в руки гувернантки и учителей.
Он почти не вспоминал о племяннике поглощенный мыслями о своей страшной участи.
«Что делать? Куда бежать? Где искать спасение?»
По утрам он машинально брился, машинально расчесывал поредевшие волосы, машинально завтракал, бегал глазами по строкам газеты, выискивая предпосылки для грядущего краха. Уезжал на работу, где шипел на подчиненных и швырял в них бумаги. Потом заезжал к Адель, чтобы пожаловаться ей на всеобщую подлость и ненадолго забыться. Возвращался домой, машинально ужинал, принимал «пилюлю радости» и долго лежал в темноте без сна, слушая вой далеких сирен.