Отпустив извозчика на въезде в поселок, Краузе сунул руки в карманы и неспеша двинулся по кривой безлюдной улочке, следя, чтобы не наступить ненароком в какую-нибудь дрянь.
Ни души. Бледнеющее сквозь тонкие облака солнце медленно сползало к кронам сосен. В воздухе, норовя залезть в рот, гаденьким облаком кружила мошкара.
Он дошел до одноэтажного серого дома, темневшего за дрянным забором из кривых неотесанных досок. По втоптанному в грязь гнилому настилу пересек так называемый огород - после вчерашней грозы здесь образовалось настоящее болото.
«Прелестно!»
В одном ботинке зачавкала вода.
Рихард отворил незапертую дверь и позвал Раису. Едва переступив порог, он уже каким-то чутьем точно понял, что ее нет дома. Это было странно. До сих пор она встречала его, как верная сука встречает своего хозяина.
«С чего бы?» - подумал Краузе.
Он повесил кепку на гвоздь, толкнул вторую дверь и вошел в спальню.
На кровати, сложив пальцы в замок сидел бровастый еврей и внимательно смотрел на вошедшего, склонив чуть на бок свою чернявую голову.
- Раисы здесь нет. А вы, простите, кто?
- Что...
Рихард выхватил пистолет чтобы разнести этому ублюдку череп. В тот же миг кто-то сбоку ударил его по руке. Пистолет вылетел.
Краузе ловко увернулся и, не дав себя схватить, двинул кулаком по темной фигуре, целясь в кадык.
Чьи-то руки сдавили захватом шею - наверное, тот еврей... Вновь вывернулся. Локтевым ударом отправил одного на пол.
Меткий тычок, словно острый нож вонзился в ребра. Треснула кость.
Сходя с ума от боли и с каждой секундой слабея, Краузе рванулся к окну, но получил страшный удар пистолетной рукояткой между лопаток. Рухнул на пол, разбив лицо о подоконник.
Когда он пришел в себя, его уже связывали.
- Во те на... - проворчал Мицкевич, осторожно щупая пальцами окровавленный нос.
Эсэсовец полураздавленной осой корчился на полу, рыча сквозь забитый в глотку кляп.
Георгий пнул его в пах, чтобы заткнулся.
Прошло несколько минут, прежде чем Роман вынул наволочку изо рта обессилевшего пленника.
- Вы покойники! - прохрипел Краузе свирепо сверкая зрачками и скаля перепачканные кровью зубы.
- Разврат до добра не доводит! - нравоучительно промолвил Мицкевич, подняв палец.
Роман достал из кармана пузырек с сывороткой правды. Краузе тут же стиснул зубы, так что пришлось раскрывать ему челюсти с помощью ножа.
Проглотив содержимое пузырька немец некоторое время истошно выл и сыпал проклятьями, думая, что ему влили в рот какой-то особый мучительный яд. Потом его отчаянные глаза заволоклись дымкой, и в них проступило сначала недоумение, затем изумление, а после блаженство.
- Что это... Где я?
- В Вальгалле, - спокойно сказал Роман.
- Боже! И правда! А я не верил... О-о! Ты... Один! Прости, прости, что не верил!
- Ты сможешь остаться здесь навсегда.
- О-о...
Роман взял у Георгия карту местности. Все шло как нельзя лучше.
- Покажи: по какой из этих дорог поедет от аэродрома оберштурмбаннфюрер Моргенштерн.
- Вот по этой! - Краузе попытался высвободить связанную руку и, отчаявшись в попытках, принялся тыкать в карту носом. - Во-во-во! По этой, в середине! Моргенштерн мразь... Я... я бы его сам пр-ридушил! Крыса, сволочь! Вы хотите убить его? Возьмите меня с собой!
- Не стоит, сын мой, мы и сами справимся.
Мицкевич не выдержал и огласил дом сдавленным кудахчущим хохотом, забыв про свой вспухший нос.
Обезумевший гауптштурмфюрер с наслаждением выболтал все детали и секреты, которые знал и снова взмолился, чтобы его оставили в Вальгалле.
- Будь по-твоему.
Роман положил на лицо Краузе подушку и, приставив к ней пистолет, нажал на курок. Выстрел вышел тихим и глухим, как шум от упавшего мешка.
- В подпол его!
- А что с бабой? - спросил молчавший все это время Луговой.
- Пусть дрыхнет. Думаю, через денек-два отыщет своего хэрроя.
Они покинули дом, спрятав тело, и на всякий случай инсценировав ограбление. В сумерках четыре темные фигуры, тихо переговариваясь и озираясь кругом, скрылись в непроглядной чаще леса.
Ночь
Она лежала на раскладном диване рядом с Андреем в его маленькой съемной квартире.
В темноте горел красный огонек телевизора. Сквозь занавески тоскливо-равнодушным светом проступали лучи фонаря. Колыхались призрачные тени.
«Сейчас осень. Ноябрь», - подумала Ида, слушая шепот ледяных капель по стеклу.