Ида стала припоминать свой сон, и ей сделалось не по себе. Даже немного жутко.
Она посмотрела на тусклые хрусталики люстры. На спящего Андрея. И снова на окно.
Ида не любила ноябрь и не любила ночь. Поздней осенью ночи страшные. Голые деревья похожи на скелеты. Холодно чернеет сырая земля под моросящими с неизбывной болью мертвыми дождями.
Ей не нравились звуки, которые по ночам доносились с улицы. Иногда это был голоса людей, иногда вой собаки или крик проснувшейся отчего-то вороны. Всегда чужие, зловещие, таинственные.
Хуже всего, если посреди ночи где-то во дворе начинал плакать ребенок. Тогда Ида напряженно, мучительно вслушивалась, готовая вскочить с дивана и броситься к окну, пока не убеждалась, что кричит всего лишь бездомный кот, ищущий себе подругу.
До сих пор Ида не чувствовала страха, если рядом был Андрей. Но теперь он казался ей далеким. Дальше, чем то неведомое существо, являвшееся во сне.
«Призрак... Почему именно призрак? С чего я решила, что это он?»
Она смотрела на желтое, подрагивающее сквозь тени ветвей пятно фонаря, размышляя о приведениях.
Ида не знала о них почти ничего. Наверное, потому что никогда не тянулась к темному, замогильному, потустороннему. Ида знала о тонких телах, знала про карму и про переселение душ - про все, что служит жизни и ее продолжению. Но этот призрак не был живым. Это было подобие, чучело живого создания. Единственным впечатлением о мальчике, которое Ида вынесла из сна, стало его превращение в восковую куклу с пустыми глазами.
Ида ничего не знала о призраке. Кроме того, что это он тяжело вздыхал на кухне и в ванной, когда ей было пять лет. Темными ночами, когда вся семья спала. Потом ей говорили, что это хрипят водопроводные краны, но Ида знала правду.
То был другой призрак. Большой, дымно-серый, безликий.
«Как в детстве меня уже не напугаешь...» - не слишком уверенно подумала Ида.
Она прикинула, на какие ухищрения придется пойти призраку, чтобы перещеголять своих выдуманных собратьев из фильмов ужасов.
Потом Иде снова стало не по себе. Она подумала, что, быть может, и правда, сошла с ума. Прежде мысль о легком помешательстве лишь забавляла Иду. Безумие казалось ей хорошей маской, добавляющей ее образу загадки и глубины. Но теперь...
Ида поднялась с постели и тихо подошла к окну. Приоткрыла занавеску.
Дождевые капли, попадая в свет фонаря, превращались в янтарные брызги. Деревья шарили во тьме своими мокрыми когтями. Черный, поблескивающий лужами асфальт устилали размокшие клочья бледных кленовых листьев.
В детстве она не решалась по ночам подходить к окну: а вдруг в него кто-то заглядывает?
«Детство...»
Неповторимо красивое и в то же время страшное время, когда ты гостья в этом мире, а твои родители, бабушка и дедушка - всемогущие добрые боги. В детстве зло не маскируется, чудища не прячутся. Огонек обогревателя может оказаться горящим глазом затаившегося во мраке волка - ну и что?
- Ты что? - Ида услышала сонно-испуганный голос Андрея.
Она задернула занавеску и вернулась в постель. Ворсистый плед затрещал голубыми искрами.
- Не спится?
- Нет. Я спала. Просто проснулась и...
Ида отвернулась к стене. Вздохнула, чувствуя, что не может ничего объяснить.
- Плохой сон?
- Угу.
Андрей приобнял Иду и поцеловал.
- Ид, что случилось? Я же вижу, что ты не такая, как всегда.
- Я... - прошептала Ида. - Мне просто немножко грустно.
Она хотела произнести другое слово: «тревожно», «страшно», но почему-то сказала «грустно».
- Из-за чего?
- Не знаю. Может из-за осени.
- Осенью всем грустно, - подумав, промолвил Андрей, глядя на угрюмый мир за окном.
- Когда мы уедем в теплые края?
- Деньги будут, уедем.
Он вновь поцеловал ее.
Иде хотелось в Таиланд или в Индонезию. Поближе к пальмам, к белому песку и океанской лазури. Туда, где не бывает осени и зимы, где мрак синего цвета, а дожди полны тепла и жизни.
Она перевернулась и посмотрела на Андрея поблескивающими в полутьме глазами.
- Я не только ради себя. Я иногда думаю... Я боюсь за...
- За кого?
- За малыша. Он же у нас когда-нибудь будет.
- А что ты боишься? Я же вас не брошу. Если что родители помогут.
- Нет, - Ида опять вздохнула, как вздыхала, наверное, два или три раза за всю свою жизнь. - Нет...
Она не знала, в какую словесную форму облечь незнакомое малопонятное для нее самой чувство.
- Мне страшно за него в этом мире. А вдруг я... вдруг я его обреку, тем что выпущу сюда?
- Ну что ты?
Андрей непонимающе смотрел ей в глаза, будто разглядел в возлюбленной совершенно чужого человека.
- Как ты можешь так говорить? Ид!
- Прости... Чушь какую-то несу! Просто ночью мысли иногда набрасываются всем скопом, и начинает ехать крыша.