— Я чувствую себя в разы слабее.
— Малая плата за столетний сон.
— Не я выбирал его, — глухо ответил Аллен, завершая разговор.
Они свернули к очередному завалу, и юноша уверенно полез вверх по камням. Алвес за ним. Желая действительно знать, есть ли у этого путешествия цель, кроме основного осмотра. Потому как Аллен постоянно останавливался, присматриваясь к мелочам, бумагам. А на сей раз надолго замер перед проломом, ведущим наружу. К воде, к обрыву, конечно же. Но ясно сообщающему о том, что подземная часть закончилась.
— Никогда не думал, что обо мне сочинят сказку. Надо же, — тихо выдохнул мальчишка, продолжая осмотр. — Я и экзорцистом побыть не успел толком.
— Зато башню твоя эта… вот… чистая сила успешно обороняла. Вот и заметили, наверное, — смирился с общим безумием португалец, решив размышлять, как один из них.
— Но она довольно точна. В некотором смысле. Хотя, кто бы мог знать, — фыркнул Аллен.
— Насчёт профессии, войны и того, что ты спишь здесь до сих пор? Пока не придёт и не вернёт сердце тот, кто его украл? — размышляя обо всей истории, попытался найти схожие мотивы Алвес.
— Сказка была права и в другом.
— В чём?
— Похищенное сердце, — глухо ответил юноша.
— Но я ведь этим не занимался.
— Без жалости и сострадания ты разбил мне сердце. Украл и разбил, ваши сказки не лгали, — пустой взгляд продолжал бессмысленно плыть по разрушенным помещениям, но Аллен не останавливался. Он продолжал идти, кривя губы и предпочитая смотреть на руины того, что буквально вчера называл своим домом. — Впрочем, странно было бы искать жалость и сострадание у Ноев… Странно, я уверен, что помню всю вашу Семью. Когда я мог успеть с вами познакомиться?
Юноша продолжил путь, бормоча всё тише-тише и вместе с тем, переходя к всё более и более старой форме языка. А ведь и впрямь, раньше говорили по-другому! А Аллен, очевидно, откуда-то знал и о современном языке!
— О чём ты?… — почему-то сейчас Алвесу стало действительно жутко.
Особенно когда пустой, жестокий взгляд вернулся к нему.
— О чём? Я любил тебя, — просто и уверенно объявил юноша так, словно не понимал всей их мощи! Хотя, судя по взгляду, – понимал. — И думал, это взаимно. Первая любовь такая наивная.
Таким тоном не говорят юноши пятнадцати лет. Нет, в нём было гораздо больше! Чистая сила передала ему часть знания, или скрывалось в ситуации что-то ещё? И постойте! Постойте, они что…
— А я…
— Да. Ты давал мне не один повод считать, что всё именно так.
— Но… Мы… Ты… Я… любовники? И я…
Аллен прошёл мимо ошарашенного мужчины, передвигаясь уверенно и целеустремлённо. Не дожидаясь, когда последуют за ним. И Алвес, понимающий, как оно ужасно, но не знающий, почему это причиняет ему столько боли, поспешил вслед, задыхаясь, как от быстрого бега.
Узел скручивался туже, туже и туже, натягивая готовые лопнуть струны.
Он был так близко и так далеко!
— Что ты делал всё это время? Просто спал? Вот так, под своей чистой силой? — закричал Алвес вдогонку, надеясь думать о другом, а не о предательстве якобы прошлого своего перерождения.
Аллен остановился на балкончике. Небольшом, с невысокими, целыми перилами, выпирающим над огромным помещением внизу. Как бы Алвес не опасался, но шагнул к юноше, ступая, осторожно проверяя крепость пола под ногами. Перегнулся, заглядывая вниз, и сдавленно охнул, признавая помещение. Внизу оказалась разбитая платформа и странные пентаграммы и символы. Гигантские.
— Здесь жила чистая сила и Хевласка, — Аллен опустил левую руку, что до этого рассматривал. И продолжил уже о другом. — Это был долгий, вековой, видимо, сон. Всего лишь сон. Вначале кошмар. Где я пытался спрятаться от страшной тени. А потом всё рассвело, но всё ещё оставалось страшным. Хоть я не чувствовал себя больше загнанной дичью. Будто, наконец, оказался на своём месте. Там, где нужно. И это было так интересно. И я мог сделать всё что должен. И не хотел никуда возвращаться. Возвращаться было так… больно. — Аллен перевёл взгляд к мужчине. — Последний раз я был в сознании, когда ты убивал меня, Тики.
— Меня зовут Алвес сейчас…
Аллен обернулся, хмуря брови и явно замечая все колоссальные изменения в выражении и позе Алвеса, после того как невинная фраза соскользнула с кончика языка, словно ключ, отпирающий последнюю дверь.
— Ась?
— Просто… я… вдруг, — Алвес запнулся на ровном месте, цепляясь во вьющуюся шевелюру и с силой дергая. Но больше не имея сил сопротивляться очевидному, выдыхая ошеломлённо и, — Аллен!
— Д-да?
Никогда ещё Алвес не чувствовал себя столь слабым, беспомощно хватая воздух ртом, пытаясь пробиться сквозь чужие, неожиданные образы, впивающиеся в душу, словно дитя в юбку отчего-то не признающей матери, по которой оно так истосковалось.
Его память.
Его мальчик. Неопрятный, хмурый, снежноголовый и сероглазый, язвительно проехавшийся по Тики, его внешности, образу жизни и отчаянно пытающийся придумать, где бы ещё наскрести недостающую пару сотен за час, оставшийся до отправления поезда.
Они начали ругаться, спорить о ерунде, и в итоге Аллен так денег и не достал. Задержался на целую неделю, за которую успел порядочно вырасти в глазах, успокоиться, улыбнуться, приластиться и расслабиться в компании… Тики.
Его компании. Алвеса.
Мальчик был милым обманщиком и жуликом, вежливым, общительным, очень милым и имел глубину, что Тики не встречал во многих взрослых.
Тики признавал его зрелость. Но его любимым занятием было напоминание о юности нового друга. Когда Аллен злился, к нему возвращалось что-то искреннее, забавное и настоящее. Что-то, что невозможно разлюбить, увидев однажды.
— Ты тот самый мальчик… — наконец произнёс он, хотя был уверен, что по лицу, впрямь так похожему на лицо «Тики», Аллен прочёл уже и о пробуждении памяти, которой Ной неистово сопротивлялся на протяжении века с лишним. И о прочем. — Тот бродяжка… который оплачивал долги за учителя. Но… — Он поднял голову, встречаясь с серыми глазами. — Ты ещё был таким наглым и разорался…
— Ты пытался «учить меня жить».
— А ты сказал, что я и сам ничего не видел толком по сравнению с тобой.
— И я попросил тебя доказать и показать.
— И вёл себя, словно уже добился небывалого.
— Я готовился стать экзорцистом, даже если не произносил это вслух.
— Как и свою фамилию…
Ту самую, что Тики позже узнал из самого страшного источника, наивно продолжая верить, будто его мальчик, вдруг получивший плащ экзорциста, и Уолкер, обречённый Графом на смерть, не одно и тоже.
— И ты говорил, что ещё обыграешь в покер, — новое милое воспоминание, окрашенное болью.
— И обыграл, — согласился Аллен. — Позже. При нашей новой встрече, когда ты не мог отвести взгляда от моего плаща, и я думал, ты просто удивлён.
— И ты обыграл меня. — Тики кивнул. — Поставил на кон свой дурацкий плащ так гордо и прямо. И до конца той игры делал вид, будто мы не знакомы… А ещё ты имел привычку неожиданно лезть целоваться.
— И ты сказал, что мне ещё рано, придурок.
— Тебя это не остановило… — и совсем тихо, виновато: — и мы целовались.
Потому что Алвес, потому что Тики делал это искренне. Не догадываясь, насколько искренне. Не подозревая, как его сломает память об их невинных разговорах и поцелуях позже.
Не зная, что предаст. Предаст – не пройдёт и года.
Они стояли друг напротив друга.
Растерянный, безумный, раздавленный, не знающий, как дышать, когда твою грудь раздробило. И Аллен — решительный, холодный, со слегка выпяченной губой, плотно сжатыми челюстями и глазами, полными боли, что хватило бы на весь мир.