Белобрысый тип вновь скорчил гримасу, пытаясь изобразить улыбку:
— Ну так что, вы французы?
Я по-прежнему молчал, и у меня не возникло ни малейшего желания поболтать.
— Nein… — произнес я наконец. — Ich bin ein Berliner,[49] — добавил я, вспомнив трюк, о котором прочел в книге про Джона Кеннеди.
«Сёрфингист» наклонился ближе, опершись на спинку свободного стула, что стоял напротив меня. Улыбка стала еще шире. Если я произнесу фразу по-французски, он наверняка отодвинет стул и усядется на него.
Незнакомец предпочел не дожидаться, пока я обращусь к нему на языке Мольера, а сразу примостился на сиденье. «Друг пустынь» остался молча стоять сзади, и его непроницаемое лицо выглядело бесстрастным как у каменной статуи.
В тот момент, когда наглый «сёрфингист» садился на стул, я заметил характерные следы уколов у него на руках.
— Хватит шутки шутить, — сказал он. — Я слышал, как вы целый вечер трепались по-французски.
Я смерил нахала холодным взглядом. Ему не следовало разыгрывать из себя важную птицу. Я сделал хороший глоток местного пива.
— Я шучу только с друзьями, — объявил я. — А друзей выбираю весьма тщательно.
«Битва проиграна. Я ввязался в разговор. Вот дурак!» — подумал я.
Белобрысый хлыщ откинулся назад, прямо на спинку стула, устраиваясь поудобнее.
— Вот так номер! — произнес он странным, полунасмешливым тоном, который мне пришелся весьма не по душе.
Карен молчала. В зале как будто разворачивались две отдельные дуэли: одна — между сахельцем и Карен, другая — между мною и белобрысым «сёрфингистом».
Я подождал, пока он перейдет к тому, ради чего сюда явился.
Он не стал медлить. И резким движением наклонился над столом. Я увидел пару собственных отражений в стеклах его дурацких черных очков.
— Ну? Вы же здесь, блин, чтобы прожигать жизнь, а? Так надо оттянуться по полной, это же Африка…
— Да ладно, это ты, что ли, оттягиваешься по полной? — спросил я недоверчиво.
Белобрысый моргнул, и его правое веко задергалось как от нервного тика. Он пытался держать удар, но получалось плоховато. Улыбка застыла у него на губах.
— А? Что? — переспросил он. — Не желаете взять кое-что с собой, чтобы веселее провести ночку, а?
Я молчал, не сводя с него глаз. Я видел, что он колеблется между желанием потихоньку улизнуть и стремлением к выгодной коммерческой операции.
Торговец победил, и нежданный собеседник устремился в атаку.
— Может, немного «герыча»,[50] самого качественного? — продолжил белобрысый. — Или «белого»,[51] или, если угодно, «травки»,[52] у нас есть — заирского производства, зуб даю. А может, крэка?[53] У нас даже имеется экстези…[54] голландская штучка, суперклевая…
— А вантуза для унитаза у тебя случайно нет? — ответил я.
Белобрысый застыл без движения, на этот раз всерьез. После чего вновь прочно оперся на спинку стула.
— Ах ты гаврик… — произнес он с прежней улыбкой-ухмылкой.
— Нет, я — парень, который проводит спокойный вечер, потягивая свое пиво, и который не желает, чтобы ему докучали, — поправил я.
Он опять наклонился ко мне — впрочем, на этот раз не так близко. Я в очередной раз увидел пару собственных отражений в его очках полицейского типа.
— А скажи-ка, гаврик, м'жет дадим высказаться дамочке, нет?
Карен не снимала свои очки с металлическим напылением из-за все еще заметных и, надо сказать, весьма живописных (даже для Африки) побочных эффектов вируса. Я понял, что этот псих принял ее за торчка,[55] вроде него самого. «Вот олух», — подумал я.
— Дамочка пьет пиво и тоже не хочет, чтобы ей докучали, — ответил я вслух.
— Угу… — произнес делец, — м'жет стоит спросить ее мнение об этом, ты не считаешь?
Я одарил его самой широкой из своих улыбок и сказал:
— Давай спроси.
Он повернулся к Карен, которая разглядывала его, положив подбородок на руку, с видом человека, испытывающего колоссальную скуку.
— Ну так что, мисс, — продолжил он, причем достаточно нагло, — как насчет славного, свеженького «кокса»[56] из Колумбии, а? Или хорошей заирской «травки», одни только соцветия, ничего другого, а…