Ни один из докторишек ни разу не рискнул сказать нам правду относительно наших шансов выжить. И только лишь Коэн-Солаль, еврей с плохой репутацией, однажды вечером соизволил ответить на кое-какие мои вопросы.
Двумя днями ранее медики заставили меня пройти кучу тестов с использованием какой-то новой штуки, привезенной из Соединенных Штатов. Врачи водрузили мне на голову некий странный прибор, работавший на сверхпроводниках и жидком гелии (они называли это устройство сквидом),[18] а также кучу наносканеров и тому подобных штуковин с невозможными названиями. Спустя несколько часов я почувствовал, что нейровирус вступает в начальную фазу стадии обострения — это происходило каждый или почти каждый день. В тот же момент достаточно спокойное свечение всех экранов контрольных устройств сменилось хаотичной кипучей деятельностью. «Клистирные трубки» издавали восхищенные «Ох!» и «Ах!», а у меня возникло впечатление, что я стал чем-то вроде живого синтезатора.
В тот вечер Коэн-Солаль явился ко мне в палату и первым делом объяснил, что, по мнению бригады санитарного контроля, проведенный накануне опыт служит доказательством исключительной опасности нейровируса.
— Чего же они испугались? — спросил я. — Двух чуть завышенных показателей на мониторах своих контрольных приборов?
— Они считают это свидетельством действия опасного психогенетического агента…
— Психо… что за фигня?
— Это психоген, который вызывает психотические кризисы, то есть помешательство.
— Я не чокнутый. Мы не свихнулись, просто видим разные картинки…
Он улыбнулся:
— Некогда людей сжигали на кострах за гораздо меньшее… Сегодня их сажают за решетку.
До меня дошло, пусть и смутно, что он ненавидит порученную ему работенку, но чрезвычайные постановления нового правительства не относились к тому типу распоряжений, с которыми можно шутить, ссылаясь на врачебную этику медика-республиканца. Хороший доктор — это доктор такой же послушный, как и его пациент.
В словах Коэн-Солаля мне почудилась скрытая угроза. Санитарный центр фильтрации № 14 и так был скверной штукой. У меня не имелось ни малейшего желания познакомиться с чем-то еще более плохим.
— И каковы же дальнейшие планы относительно нас, доктор? — спросил я.
Коэн-Солаль немного помолчал. Я знал, что за врачами иногда шпионили агенты Национальной безопасности, но правительство еще не успело оборудовать медицинские центры видеокамерами слежения и «жучками». Так что, полагаю, доктор просто подыскивал правильные слова.
— Специальное поселение, — ответил он наконец.
— Что это такое?
— Что-то вроде Центра фильтрации, только с большим количеством мер безопасности, — добавил врач.
Я тут же смекнул что к чему. И немедленно решил, что ни за какие коврижки не останусь там, в их гребаном «специальном поселении».
Я уже засыпал, убаюканный ощущением покоя и комфорта — результат действия молекулярного вещества «эпсилон», — когда Карен зашевелилась. Я понял, что она вытащила из ушей наушники, и вскоре услышал, как девушка бормочет какую-то ерунду, одновременно увеличивая громкость телевизора.
«…номер для обращения в полицию. Повторяем: эти люди вооружены и опасны… А теперь последние новости о франко-немецко-российском экипаже, уже трое суток блокированном на станции „Мир“, которую космонавты пытаются восстановить…»
— Вот черт! — произнесла Карен, вновь убавляя звук. — Эй, ты слышал это?
Она изо всех сил встряхнула меня, я инстинктивно пробурчал что-то в ответ. Тогда она тряхнула меня еще раз:
— Проклятие, вот дерьмо! Наши рожи показывали в восьмичасовом вечернем выпуске новостей по каналу TF2. Говорят, сегодня утром мы грабанули какой-то банк и при этом грохнули двух человек…
«Эпсилон», конечно, действовал, но не до такой степени, чтобы усыпить все способности моего организма, особенно ту, что включает в голове сигнал тревоги голове.
— Что? — спросил я, поворачиваясь так, чтобы видеть экран.
Я разглядел нечеткое и временами обрывающееся изображение трех космонавтов, которые вели переговоры с диспетчером на Земле.
18
Сквид (от