— Рано или поздно ты поймешь, что надо объединяться, — добродушно втолковывал Гэллоп Уайзу в тот момент, когда вошел репортер. — Цивилизация ведь движется именно к этому. Бизнес давно уже перестал быть делом одиночек, и возврат к этому невозможен. Всем нам теперь придется держаться друг друга.
— Если позволите, я кое-что добавлю, — сказал Стейн по обыкновению спокойно. — Есть нечто более важное, чем просто необходимость сотрудничать в коммерции: мы должны постараться быть заодно и в политике. Поэтому я и попросил присутствовать здесь сегодня мистера Бирна. Мы должны стоять друг за друга хотя бы по той простой причине, что все наши самые опасные противники уже объединились.
— Ну, против того, чтоб быть заодно в политике, я никогда и не возражал, буркнул Уайз.
— Мистер Бирн, — повернулся к журналисту Стейн, — мне известно, что вы бываете порой в довольно подозрительном обществе. Поэтому попрошу вас кое-что для нас сделать. Разумеется, все должно остаться между нами. Вы знаете, где встречаются эти люди, — я имею в виду тех, кто играет там мало-мальски значительную роль, — Джона Элайаса и Джейка Хокета, а может быть, и этого стихоплета Хорна.
— Кстати, Хорн ведь — знакомец нашего Гидеона, — усмехнулся Гэллоп. — По воскресной школе, если не ошибаюсь.
— Ну, тогда он был христианином, — торжественно заявил Уайз. — Потом же стал якшаться с атеистами, а это до добра не доводит. Я иногда его встречаю. Конечно, я на его стороне, коль скоро он выступает против войны и всеобщей воинской повинности, но когда слышишь от него речи завзятого большевика…
— Простите, но дело не терпит отлагательства, — перебил его Стейн. Поэтому я вынужден, с вашего позволения, изложить его мистеру Бирну. Могу поделиться с вами секретными сведениями, мистер Бирн, о том, что по крайней мере двоих из тамошних заводил можно было бы упрятать за решетку из-за их связей с противником во время последней войны. Мне не хотелось бы прибегать к подобным мерам. Однако я прошу вас пойти к ним и спокойно объяснить: если они не пойдут на попятный, я завтра же передам все документы по этому делу властям.
— Гм-м, — отозвался Бирн, — то, о чем вы сейчас говорили, явно выходит за рамки закона и очень уж смахивает на шантаж. По-вашему, это не опасно?
— Опасно. Для них, — отпарировал Стейн. — Так что отправляйтесь туда и передайте им то, что я просил.
— Отлично, — вставая, сказал Бирн и лукаво вздохнул: — Здесь работы на целый день. Но, смотрите, если у меня будут неприятности, я уж постараюсь, чтобы они вас тоже не миновали.
— Постарайся, сынок, постарайся, — расхохотался старик Гэллоп.
Великая мечта Джефферсона о Демократии (с большой буквы) еще не сбылась слишком многое этому препятствует. Пока же в родной стране гениального мыслителя богачи заправляют всем, как тираны, хотя бедняки и не склонны молчать, как рабы. По крайней мере, обе стороны говорят друг с другом без обиняков.
Смутьяны заседали в странной пустой комнате с недавно побеленными стенами, на которых красовалась пара грубо сделанных абстрактных эстампов в манере, которую почему-то называют «пролетарским искусством». Покажите мне хоть одного пролетария, который мог бы тут что-либо разобрать! Единственное, что было общим у военных советов двух противоборствующих сторон, — то, что и здесь, и там нарушался сухой закон, ставший, как известно, частью американской Конституции. Спиртное лилось рекой: перед миллионерами блистали всеми цветами радуги самые разные коктейли. Хокет же, самый решительный из «большевиков», почитал достойным пить лишь русскую водку. Он был долговязым нескладным парнем; в сутулости его таилась угроза, а в линии профиля угадывалось сходство со злобным цепным псом: нос вместе с губами, над которыми презрительно топорщились рыжеватые усы, был вытянут вперед. Приятель Хокета, Джон Элайас, осмотрительный брюнет в очках, носил черную бородку клинышком. Этот пил абсент, к которому пристрастился в бесчисленных кафе Европы.