Последним из дома вышел Неарс. Он запер дверь и последовал за остальными по тропинке, ведущей к скалам, но вдруг с удивлением заметил, что навстречу ему бежит Поттер.
— Там действительно что-то есть, сэр, — сказал он, и то были его первые слова за весь вечер. — Нечто напоминающее Уайза…
— Вы просто бредите! — только и смог вымолвить сыщик. — Прямо сборище сумасшедших!
— По-вашему, я мог не узнать хозяина? — на удивление резко возразил секретарь.
— Неужели и вас следует отнести к числу тех, кто, говоря словами Холкета, должен просто ненавидеть старика? — раздраженно осведомился Неарс.
— Возможно, — ответил Поттер. — Но так или иначе, я знал его достаточно хорошо и, можете поверить, видел именно Гидеона Уайза, будто окаменевшего в лунном свете.
Юноша указал рукой в сторону расщелины в скалах, где и в самом деле белело нечто вроде лунного света или всплеска пены, который по мере приближения к нему принимал все более реальные очертания. За время разговора они подошли уже на добрую сотню шагов, но светлое пятно не двигалось, только стало напоминать статую, отлитую из серебра.
Поттер не скрывал, что напуган не меньше Генри Хорна. Даже Неарс заметно побледнел и остановился. Да и видавший виды журналист не торопился подходить ближе без особой необходимости. Только патер Браун спокойно продвигался вперед обычной ковыляющей походкой, словно направлялся к привычному рекламному щиту, чтобы прочесть объявления.
— Вы единственный из нас, верящий в призраки, — обратился к священнику Бирн, — и почему-то совершенно не обеспокоены…
— Одно дело верить в привидения вообще, и совсем другое — поверить в конкретное привидение, — загадочно произнес патер Браун.
Репортер смутился и украдкой бросил взгляд в сторону обрывистого мыса, залитого холодным светом луны.
— Я не верил, пока не увидел своими глазами, — сказал журналист.
— А я, наоборот, верил до тех пор, пока не увидел, — задумчиво произнес патер Браун.
Священник двинулся дальше. Бирн стоял и наблюдал, как он тяжелым неторопливым шагом пересекал обширную пустошь, которая, постепенно поднимаясь, переходила в скалистый мыс. Местность напоминала пологий холм с отрезанной морем половиной. В мертвенном блеске луны трава походила на длинные седые волосы, зачесанные ветром в одну сторону. Там, где скала, выветрившись, обнажила мел, словно сияющая тень, высилась непонятная бледная фигура.
Внезапно Генри Хорн, оставив позади охранников, обогнал патера Брауна и с пронзительным криком упал на колени перед видением.
— Я во всем сознался! Зачем же было являться нам? Сообщить, что я убил вас? — воскликнул поэт.
— Я пришел сказать, что вы меня не убили, — ответил призрак и протянул руку к юноше.
Вскочив на ноги, Хорн снова вскрикнул, но уже совсем по-иному, так что все поняли: рука, коснувшаяся его, была вовсе не бестелесна.
Такого не испытывали даже много повидавшие сыщик и журналист. Что же произошло? От скалы постепенно отслаивались мелкие камешки и падали в расщелину. Часть из них задерживалась в широкой трещине. Так со временем вместо пропасти здесь образовалось нечто вроде уступа в форме карниза. Старик Уайз был еще достаточно крепок. Он упал как раз на эту небольшую площадку и провел там страшные двадцать четыре часа, пытаясь выбраться наверх по скале, которая постоянно крошилась и осыпалась под ним, пока, наконец, не образовала некое подобие лестницы. Это кое-как объясняло и описанный Хорном зрительный обман с белой волной, то появлявшейся, то исчезавшей и, в конце концов, застывшей на месте.
Таким образом, перед ними стоял собственной персоной Гидеон Уайз из плоти и крови, с седыми волосами и грубым лицом, в белой пропылившейся одежде. Правда, на сей раз старик был не столь груб, как обычно. Вероятно, миллионерам иногда полезно провести сутки на скалистом обрыве, всего в каких-то тридцати сантиметрах от вечности. Во всяком случае, Уайз не только отказался обвинять Генри Хорна в преступлении, но и совершенно по-иному описал случившееся. Оказывается, он вовсе не был сброшен вниз подозреваемым. Просто край скалы сам обвалился под его тяжестью, а юноша, даже наоборот, попытался прийти ему на помощь.
— Там, на уступе, ниспосланном мне провидением, я поклялся прощать своих врагов, — торжественно произнес Уайз. — И таить злобу на Хорна за подобный проступок было бы совсем непорядочно.