— Никем ты не становишься, — игриво сказал он. — Тебе не дано меняться. Ты для этого слишком тверда — и слишком мягка…
— Что за лирика? — удивилась она.
— Да, ты загадка. Великая загадка! — с энтузиазмом вскричал Федя. Несмотря на легкое опьянение, он не забывал, что женщинам нравится, когда их называют загадочными.
— Я решу для тебя эту загадку, — сказала Хайди. — У меня тело женщины, мозги мужчины, стремления святоши и инстинкты шлюхи. Достаточно?
— Надо же, — прыснул Федя, — как банально!
— Ты растешь на глазах, — прокомментировала Хайди. — Что ж, скажу больше. Когда мне было девятнадцать лет, меня направили к психоаналитику. Моим родителям хотелось мальчика, а я родилась девочкой; психоаналитик сказал, что это очень важное обстоятельство. Еще он сказал, что я увлечена своим папочкой, поэтому и влюбилась в Иисуса Христа. Тогда я пошла к другому психоаналитику, который обнаружил у меня низкую степень доверия к самой себе, вследствие чего я вечно играю именно ту роль, которую от меня ожидают другие. Потом я вышла замуж за очень вежливого молодого человека, который в любви был похож на птичку; он объяснил мне, что я фригидна, ибо страшно эгоистична и не обладаю щедростью, которая позволяла бы мне отдаваться по-настоящему. Теперь я повстречала тебя и впервые поплыла по течению — а ты объясняешь мне, что я — типичный продукт обреченной цивилизации. К чему все это?
Федя посмеялся, а потом сказал поучающим тоном записного педагога:
— Сначала ты ни за что не хотела говорить о себе, теперь же только этим и занимаешься. Ты говоришь, что в тебе нет никакой загадки, но сама считаешь, что очень загадочна, как и все окружающие люди. К чему это? А вот к чему. Все очень просто: никакой загадки не существует, есть одни рефлексы, как вот в этом радиоприемнике. — Он ласково погладил ящичек цвета слоновой кости. — Крутани ручку — вот тебе и реакция. Ударишь — получай поломку; после ремонта все опять будет в порядке. Оно говорит, кричит, поет — как все это полезно, как занимательно! Но никакой загадки в этом нет… Хайди нарочно зевнула.
— Ты рассуждаешь точь-в-точь, как мой дедушка.
— Тот, у которого был замок в Ирландии? — Он забавлялся. — Который говорил, что женщинам надо заниматься домом и детьми, а о своих причудах — забыть? Очень разумный и прогрессивный человек.
— Нет, другой дедушка. Президент железнодорожной компании. Он скупал другие железнодорожные компании, а в перерывах увлекался чтением памфлетов на тему «выживает сильнейший» и «человек-машина». Ты рассуждаешь совсем как он. — Она унесла тарелки и вернулась с мороженым и новой бутылкой шампанского. — Ладно, — сказала она, — мы отмечаем Новый Год, и я собираюсь хорошенько набраться.
Федя откупорил бутылку и, наполнив бокалы, сказал с озорной улыбкой:
— Итак, ты настаиваешь, что загадка существует, и что дело не ограничивается рефлексами?
— О, замолчи, дорогой! Хочешь продолжить свою лекцию?
— Да. Хочу рассказать тебе о собаках профессора Павлова.
Хайди почувствовала головокружение. В последнее время все так перепуталось, что она больше не знала, счастлива она или страдает. Для прояснения ситуации она плеснула в шампанское бордо, выпила эту смесь и прилегла, мечтая, чтобы Федя обнял ее и разрешил все сомнения, придавив ее своим сильным телом. Но он продолжал распространяться о профессоре Павлове и его собаках, поглядывая на нее с любопытной усмешкой в прищуренных глазах — такого выражения его лица в ее каталоге пока не числилось.
— …Так что, как видишь, — продолжал он, — спустя некоторое время, собака начинает истекать слюной при звуке колокольчика, даже если никакого мяса нет и в помине… — Он не спеша приблизился к кушетке. — Вот и объяснение нашей сущности: сплошь условные рефлексы, все остальное — глупые предрассудки. — Теперь он наклонился над ней, и ее сердце бешено заколотилось.
— Вот вздор! — выдавила она, сгорая от желания, чтобы он приступал к делу.
— Значит, не веришь? — Он наклонился еще ближе, все с той же улыбкой на губах. Потом он протянул руку и просунул ее ей под мышку, надавив большим пальцем на сосок. Это была скорее хватка, нежели ласка, причем хорошо ей знакомая: он всегда поступал именно так в кульминационные моменты их близости.
— Ну… — произнес он.
Она почувствовала, как ее глаза закатываются за веки, тело содрогнулось в знакомой блаженной конвульсии и безжизненно раскинулось на кушетке. Федя убрал руку, вернулся к столу и, сев, опрокинул в рот содержимое бокала.
— Что ты теперь скажешь о профессоре Павлове? — полюбопытствовал он.
Она оставила вопрос без ответа. В голове у нее плыл туман, который ей ни в коем случае нельзя было разгонять; тело стало вялым и неподвижным. Без малейшего напряжения мысли она пришла к заключению, что пережила только что унижение, с которым не сравнится никакая низость, которую способен проделать пьяный забулдыга с последней проституткой, и что всю оставшуюся жизнь она будет ненавидеть его так сильно, как не ненавидела никого и никогда. Однако она не чувствовала ни малейшей злобы — только блаженную негу в оцепеневшем теле. Федя в некотором смущении плеснул себе еще шампанского и осведомился, не налить ли и ей. Она отрицательно покачала головой, не в силах разомкнуть глаз. Он включил радио, покрутил настройку и нашел станцию, передававшую румбу. При первых же сладеньких звуках саксофона она поняла, что сейчас произойдет непоправимое, и ринулась в туалет, где, закрывшись, скорчилась в небывало сильной рвотной судороге. Потом она вымыла лицо, прополоскала рот, протерла шею влажной салфеткой и почувствовала облегчение. Приведя в порядок лицо, она вернулась в комнату.
— Тебе лучше? — спросил заботливый Федя и приобнял ее. Он явно решил, что настало время перестать валять дурака и заняться любовью по-настоящему. Она спокойно сняла его руку с талии и опустилась в кресло рядом с мяукающим радио.
— Где ты этому научился? — тихо спросила она, выключая радио.
Федя хохотнул, хотя уже чувствовал нетерпение: проделанный фокус привел его в возбуждение.
— Простой прием из павловского арсенала, — сказал он с улыбочкой.
— Эта хватка играет роль колокольчика, дребезжащего всякий раз, прежде чем собаке дадут есть?
— Да. Но сейчас мы придумаем кое-что получше, чем просто колокольчик, — сказал он, приближаясь.
— Подожди. Я думала, что на людей такие вещи не действуют.
— Почему же? Рефлекс расширения зрачка всегда можно проверить, даже без гипноза. Звон колокольчика — расширение зрачка, удар гонга — сужение. Очень просто.
— Что еще можно сделать с человеком?
— О, многое… Ты идешь? Может быть, потом сходим в кафе?
— Где ты этому научился?
— У коллеги, который интересовался такими штучками. — Внезапно тон его голоса и выражение лица резко изменились. — Почему ты задаешь столько вопросов?
Все тем же ровным голосом она ответила:
— Ты только что проделал со мной интересный эксперимент. Мне стало любопытно.
До него начало доходить, что по какой-то глупой причине, понятной одним женщинам, она чувствует себя оскорбленной.
— Это же была всего лишь шутка, — сказал он. — Просто чтобы доказать тебе, что профессор Павлов прав и что болтовня о загадках — сплошные предрассудки…
Она подняла свое бледное, перекошенное лицо, но не издала ни звука. Он смирно придвинул второе кресло и сел напротив нее.
— Что произошло? — мягко спросил он.
— Думаю, мы не сможем больше встречаться, Федя, — выдавила она.
Последовало молчание.
— Ладно, раз ты не хочешь… — ответил он как ни в чем не бывало. — Но почему?
— Ни к чему начинать все сначала. — Она знала, что наступил момент встать и уйти, но не могла пошевелиться.
— Если ты хочешь прекратить наши отношения, — холодно выговорил Федя, — то я требую объяснений.
Хайди чувствовала себя истерзанной и опустошенной и собиралась с силами, чтобы встать.
— Почему тебе все нужно объяснять? — вымученно спросила она.
— Потому что… — Он сам удивился, зачем так настаивает на объяснении причины разрыва, и не нашел ответа. Это вызвало у него раздражение. — Потому что прекращать отношения глупой ссорой и без всяких объяснений — просто некультурно!