– Ого, – восхитился Габриэль, – вот это да!
– Иди за мной и не отставай, – поторопил его Чарли.
Он двинулся вперед трусцой, стараясь производить как можно меньше шума. Габриэль старательно поспевал за ним, пошатываясь и шлепая тапками, которые были ему великоваты.
Когда они наконец добрались до буфета, служившего входом в потайное обиталище кухарки, Габриэль уже совсем изнемог. Пальцы под перчаткой сводило судорогой, и мальчик корчился от боли.
Чарли вовсе не хотел вламываться к кухарке без предупреждения, поэтому вежливо постучал в дверцу буфета.
За ней что-то зашуршало, потом в буфете приоткрылась осторожная щелка.
– Чтоб мне провалиться! – воскликнула кухарка, завидев Чарли. – Что ты тут делаешь?
– Извините, – робко начал Чарли, – но тут такое приключилось…
Габриэль за спиной у Чарли не сдержался и глухо застонал, баюкая больную руку.
Дверца тут же распахнулась. Кухарка, в алом пеньюаре, обозрела бледного Габриэля и у нее вырвалось:
– Мать честная! Это еще кто?
– Габриэль Муар, – объяснил Чарли, – у него вышел несчастный случай с перчаткой, и…
– Ай-ай-ай, – покачала головой кухарка. – Ну-ка заходите, быстренько.
Чарли бережно провел друга внутрь, и Габриэль в изумлении обвел глазами комнату кухарки.
– Как тут славно, – заметил он. Кухарка усадила его в кресло и осмотрела больную руку. Чарли тем временем поведал ей, как нашел перчатку и почему Габриэлю от нее так худо.
– Хм-хм… – пробормотала кухарка. – Так это же перчатка Дороти!
– Дороти? – переспросил Чарли.
– Так зовут траурную даму, – пояснил Габриэль. – Она обитает в музыкальной башне. Я ее видел. Ей сломало пальцы дверью.
– А-а, вот как вы ее прозвали, – протянула кухарка. – Траурная дама. Да будет вам известно, что эта траурная дама не кто иная, как миссис Блур.
– Что?! Мама Манфреда? – поразился Чарли. – А я-то думал, она… ну, умерла.
– Многие так полагают, но она, бедняжка, жива, если только это существование можно назвать жизнью, – вздохнула кухарка. – Когда Манфред сломал ей пальцы, она сдалась. Можно сказать, совсем в тень превратилась. Она иногда проскальзывает ко мне поболтать. Но она такое несчастное создание, тихое, печальное.
– Это точно, – согласился Габриэль. – У меня от этой перчатки такое ощущение – хоть вешайся.
– Ну, ну, прекрати подобные разговорчики! – Лицо кухарки мгновенно сделалось строгим. – Сейчас мы ее снимем, и моргнуть не успеешь. Только имей в виду: единственный, кто может ее снять, – это хозяйка перчатки.
– Почему? – удивился Чарли.
– Потому что потому. Видите ли, у музыкантов совершенно особые руки. Перчатка впитала в себя все ощущения хозяйки и, насколько я понимаю, прямо-таки приросла к тебе как вторая кожа, Габриэль.
– Я бы предпочел обойтись без сдирания кожи, – передернулся Габриэль. – Боль плохо переношу, и тошнить начнет.
– М-да, в мое время особо одаренные дети отличались куда большим стоицизмом. – Кухарка легко поднялась. – Схожу за Дороти.
Она открыла дверцу другого высокого буфета, углового, и мальчики на секунду увидели, что за ней начинается узенькая лестница. Впрочем, дверь тут же закрылась. За стеной куда-то вверх промчались быстрые шажки. Кухарка бегала с удивительным для такой комплекции проворством и легкостью.
– Вот это так место! – сказал Габриэль, переводя взгляд с ярких картинок на старинную мебель. – В жизни бы не подумал, что под нашей мрачной академией – и вдруг такое.
– И я бы тоже, – кивнул Чарли. – По-моему, эти комнаты не только под академией, но и под городом. Смотри, вон в то окошко в потолке небо видно.
Габриэль посмотрел на окошко, откуда позапрошлой ночью явились огненные коты.
– А что там?
– Кто знает? – пожал плечами Чарли. – Может, чей-нибудь сад. А может, улица. – Говорил он рассеянно, потому что мысли его то и дело возвращались к Генри. Неужели кухарке удалось отправить его обратно в прошлое? Или он сбежал?
Над головой у мальчиков пробежала быстрая дробь шажков, за ней что-то зашаркало. Кухарка возвращалась не одна.
Через несколько секунд дверца углового буфета вновь распахнулась, и вслед за кухаркой в комнату вошла женщина в бесформенном черном платье. Голова ее была окутана темной шалью, лица почти не видно, да и шла она, понурив голову, точно что-то искала на полу.
– Садитесь, Дороти, милочка. – Кухарка придвинула стул поближе к Габриэлю. – Знакомьтесь, это Габриэль, и он у нас, кажется, никак не может расстаться с вашей перчаткой.
Дороти нагнулась над беспомощной рукой Габриэля, потом вдруг обернулась к Чарли. Шаль упала ей на плечи, показалось бледное лицо с серыми глазами, обведенными темными кругами. Волосы у миссис Блур были совсем седые.
– А это кто? – едва слышно спросила она.
– Чарли Бон, очень приятно, – поспешно сказал Чарли, тоже стараясь говорить негромко.
– Да? – отозвался голосок миссис Блур. – Так ты и есть Чарли. Я знаю… я знала…
Миссис Блур забыла, что хотела сказать, и вновь переключила свое внимание на Габриэля.
– Бедняжка, ты ведь играешь на фортепиано! Мне нравится тебя слушать. Я сделаю для тебя все возможное, но видишь, у меня действует только одна рука. Над другой тяготеет заклятие. А с руки оно переходит и на полотенца, и на перчатки, так что приходится его все время смывать, а оно не смывается. Нет, не смывается…
Мальчики ахнули от ужаса.
– Кто его на вас наложил? – не выдержал Чарли.
Вместо ответа миссис Блур испуганно замотала головой. Правой рукой она принялась медленно, осторожно стаскивать с Габриэля перчатку. Чарли, затаив дыхание, не сводил с нее глаз. Вот уже показались пальцы. Последний рывок – и перчатка наконец сошла.
– Уф! – выдохнул Габриэль и затряс освобожденной рукой. – Сразу легче стало. Правда! Спасибо вам!
– Я очень рада, – едва слышно отозвалась миссис Блур, а потом по настоятельной просьбе Габриэля поведала мальчикам свою историю.
Дороти де Вер с юных лет проявила себя как талантливая скрипачка. Вскоре после того, как она получила крупное наследство от тетушки, за ней стал ухаживать доктор Гарольд Блур. Через год они поженились, и Дороти перевела часть своего состояния на имя мужа. Тогда-то и начались ее неприятности. Сын Дороти, Манфред, возненавидел музыку как таковую. Стоило ей взяться за скрипку, как он поднимал крик. Поэтому вскоре Дороти отваживалась играть только в комнате, где ее никто не слышал. К тому же старик Иезекииль Блур осаждал ее требованиями перевести на Блуров все состояние целиком. Дороти отказалась. По совету отца она поместила деньги на секретный счет в швейцарском банке и не собиралась никому их уступать, тем более что в мрачной академии она чувствовала себя глубоко несчастной и вынашивала планы бегства.
– Блуры вытворяли с людьми такие ужасы, что я просто не могла больше этого выносить. И вот настал тот день, ненастный, ветреный день… – Еле слышный голос миссис Блур делался все тише, затем умолк, и остаток истории мальчикам рассказала кухарка.
Итак, в тот день поднялась ужасная буря, и Дороти, надеясь, что из-за непогоды отъезда ее никто не заметит, начала поспешно складывать вещи. Она уже собралась в путь, как вдруг к ней в комнату заявился Манфред.
– Никуда ты не поедешь, – закричал он. – Мы тебя не пустим! Пока не отдашь деньги, никуда не пустим!
Дороти была тверда и вновь ответила отказом. Сын пригрозил, что запрет ее в комнате. Дороти пыталась воспрепятствовать этому, и тогда Манфред хлопнул дверью и сломал пальцы, которыми она цеплялась за косяк.
Голова миссис Блур опустилась еще ниже. Она дрожала как осиновый лист.
– Расскажите им все, – прошелестела она. – Чарли Бон должен все знать.
– От боли бедняжка упала в обморок, – продолжала кухарка, – а очнулась в своей постели, и рядом сидел старик Иезекииль. Он прикладывал к ее больной руке примочку, пропитанную одной из тех ядовитых микстур, которые в изобилии составлял, – чтобы пальцы подольше не заживали. Старик глумливо сообщил Дороти, что на скрипке ей больше не играть. И что академию она не покинет до самой смерти. Блуры решили изобразить, что она умерла, поэтому ей было велено немедленно отдать им деньги.