Есть и другие помещения — тихий бар, где играет музыка и никто не скачет как бешеный. Есть несколько кабинетов, где могут уединиться либо компании серьезных людей, либо слишком перевозбудившиеся парочки, которым уже не дотерпеть до дома или гостиницы.
Сегодня тут было не просто много народу, а настоящее столпотворение. Во всех помещениях были включены телевизоры, откуда должны были передавать ход подсчета голосов на выборах. Щелкунчик только сейчас вспомнил, что сегодня, были выборы…
В большом зале грохотала музыка, на сцене выступал ансамбль. Три человека играли на инструментах, а еще трое — здоровенные мужики в белых костюмах — плясали под музыку и пели.
Мужики были раскормленные, как племенные бычки, с животиками, явно обрисовывающимися под белыми костюмами. Они весело плясали, высоко поднимая ноги, изображая легкость. С грациозностью слонов они подскакивали и, тряся ногами, игриво выпевали:
Несоответствие слов и мотива тому, что происходило реально на сцене, было гротескно, хотя танцоры и певцы, видимо, были вполне довольны собой. Щелкунчику вспомнилось, как однажды на штабных учениях заместитель комполка по тылу майор Ковалев вечером перепил и, витийствуя на тему своей преданности партии и Родине, вдруг от избытка чувств встал на нетвердые ноги и прочитал:
Наверное, это было единственное стихотворение, которое майор Ковалев помнил с детского сада, где ему втемяшили это в голову. Очень уж было забавно смотреть на пьяного толстого майора с щетиной, рассказывающего о том, что он — маленькая девочка…
— Мы сядем вот здесь, за столиком, — сказала Нина, указывая на пустой столик возле прохода, неподалеку от сцены. — Нам надо подождать, мы рановато приехали.
— Нас тут найдут? — уточнил Щелкунчик, и женщина кивнула. Ну что ж, найдут так найдут.
Они сели за столик, куда к ним тотчас же подскочил официант с огромным меню в руках. Он подозрительно покосился на Щелкунчика, и тот вспомнил о том, что не брился в течение суток и это заметно. Кроме того, он еще и не спал почти что в последние дни, так что вид у него был не самый свежий.
Зато Нина опять выглядела великолепно — она-то была у себя дома и сумела как следует привести себя в порядок. На ней был белый костюм с длинной юбкой, имевшей еще более длинный разрез… Есть такие разрезы у смелых женщин — они кажутся гораздо длиннее, чем сами юбки…
Еще на Нине было несколько украшений — браслеты на руках, длинные серьги, роскошно покачивающиеся при каждом движении головы.
«Зря она так оделась», — подумал было Щелкунчик, но тут же, оглянувшись окрест, увидел, что как раз наоборот, в другом костюме, поскромнее, Нина была бы тут «белой вороной».
Публика была разного возраста, хотя преимущественно молодая, и наряды соперничали один с другим не только по изяществу, но и по стоимости.
Ничего из еды они не захотели, и Щелкунчик попросил только принести себе виски, а Нине — коктейль «Манхаттан». Название этого коктейля было единственным, что Щелкунчик твердо помнил о «западной» жизни.
— Виски — со льдом или с содовой? — уточнил официант. Нет, этого Щелкунчик никогда не понимал. Зачем портить напиток, разбавляя его водой? Если не хочешь пить крепкое, ну и не пей тогда — закажи вино, например, или вермут…
— Двойную порцию или нет? — опять уточнил официант. Ну, это он правильно сделал, сам Щелкунчик бы не сообразил. По российским традициям, когда человек говорит: «Один коньяк», — это значит, что он имеет в виду сто граммов, никак не меньше. А по европейским меркам один виски означает сорок граммов, то есть тебе принесут нечто, слабо плещущееся на самом дне стакана. Это даже и пить-то как-то неудобно — языком, что ли, слизывать?
Когда официант объяснил эту заграничную закавыку, Щелкунчик решительно сказал:
— Тройную порцию — чего пачкаться…
Он взглянул на часы — уже следовало бы появиться тем, кто их сюда пригласил. Еще оставалось семь минут, но Щелкунчику очень не нравилось обилие публики. Слишком уж тут много народу, слишком уж развязно они себя ведут. Слишком велик гвалт…