Все-таки в конце концов молодые люди как-то устроились. Лена договорилась с сестрой, чтобы та иногда вечерами подольше задерживалась на занятиях кружка кройки и шитья в клубе и приходила к девяти часам. А за это время, пока у них с Володей было три часа, они все успевали. Так уж и стало заведено — два раза в неделю, когда у Наташи были занятия в кружке, Лена с Володей сразу после работы бежали, не заходя никуда, домой, в комнату в бараке, и предавались там любовным утехам.
Одно плохо — не было никакой возможности пожениться. Потому что не жизнь это, если нет своего собственного угла… А с квартирами в Синегорье было, как и по всей стране, очень плохо. Муниципальное жилье почти не строилось, потому что не было финансирования, а дома, которые строил комбинат, распределялись среди тех, кто там работал.
Володя с Леной никакого отношения к комбинату не имели, и им «не светило». Да если бы и работали, все равно там, на самом комбинате, была огромная очередь на жилье, так что люди получали свои квартиры после пятнадцати-двадцати лет работы…
Ну что тут поделаешь, хоть плачь! Лена иногда так и делала — плакала. Она приходила домой, раздевалась, а потом становилась перед большим зеркалом, вделанным в трюмо. Стояла там, глядела на себя и плакала.
— Я такая красивая, молодая, — говорила она себе. — И ничего у меня нет… Даже с женихом могу встречаться нечасто, и все второпях. И замуж выйти не могу, потому что жить негде. Пропадает красота и молодость…
И от этих горестных мыслей катились слезы по прелестным щечкам…
И вдруг забрезжила надежда, да не какая-то, а ослепительная, сияющая. Никто и не ожидал такой удачи. Дело в том, что Володю заприметил сам генеральный директор комбината — всесильный и всемогущий Владилен Серафимович Барсуков. Каждая собака в Синегорье знала, что нет человека важнее и главнее, чем товарищ Барсуков. Это знали все — от последней неграмотной старушки до председателя горисполкома.
Старушки в Синегорье, конечно, иногда молились богу перед потускневшими иконами, однако, кажется, и они твердо знали, что бог — богом, а товарищ Барсуков гораздо важнее и выше. Потому что какое может быть сравнение — какой-то бог или сам товарищ Барсуков… Да и по доступности для простого человека Барсуков был гораздо выше бога. К богу можно в любой день прийти в церковь, стоять перед иконой, разговаривать с ним. А директор металлургического комбината только изредка проносился по городу с кортежем черных сверкающих «Волг», и все. А подступиться к нему не было никакой возможности. Барсукова даже попросить нельзя было о чем-то — он был абсолютно недоступен. От него можно было только робко ожидать милостей. Захочет — даст, не захочет — не даст.
Барсуков на деньги комбината финансирует постройку жилья, ремонт канализации и водопровода в городе, ремонт школ, больницы, закупку оборудования. Комбинат же помогал в ремонте дорог, субсидировал Дом культуры. Одним словом, город точно знал, что полностью зависит от комбината. Председатель горисполкома, у которого были только флаг и круглая печать, а кроме этого — ничего, только ответственность перед людьми, вползал к директору в кабинет на брюхе, а выползал на коленях, держа в зубах вымоленные на ремонт больницы деньги…
Владилен Серафимович, если бы захотел, легко мог бы вообще установить в Синегорье культ своей личности. Хоть политический, хоть религиозный… И ничего — все ходили бы и молились на его портреты и пели гимны его имени. Да, собственно, так и было всегда, только называлось это не культом, а «уважением к заслуженному хозяйственному руководителю, Герою Социалистического Труда, флагману пятилетки».
Иногда товарищ Барсуков появлялся и перед народом, а как же иначе… По большим праздникам он стоял на трибуне, тесня округлым плечом всякое там партийное и советское начальство. А что ему было не теснить — они же все бегали к нему за деньгами… Он стоял на трибуне и приветливо, но строго смотрел на толпу благодарных и благоговеющих жителей. А они глядели на него, и наиболее набожные шептали: «Смотрите, Сам стоит… Сам… Рукой машет, смотрите…»
Рассказывали про одного больного рабочего, которому врачи обязательно посоветовали ехать на курорт, да не простой, а какой-то хитрый и шибко дорогой. И профсоюз отказался оплатить стоимость путевки. А вот товарищ Барсуков, как только услышал об этом, так осерчал и приказал выдать рабочему деньги на лечение. Таких трогательных случаев было в Синегорье немало, и Владилен Серафимович вообще слыл благотворителем и добрым человеком. Никто, правда, не задумывался о том, что ведь дает-то директор не свои деньги, а казенные, но это уж был бы другой разговор. А русские люди любят создавать себе кумиров…