Два последних месяца Молли собирала салфетки. Джек не включал пылесос, и она находила обрывки салфеток, валяющиеся, как хлопья снега, в углах за кроватью, с обеих сторон. Это не просто лень. Это триумф его беспечности над его любовью к ней. Нечестно. Впрочем, она тоже была нечестна. Попросила Джека не бриться, потому что подбородок у него желтый и вялый, и тогда он похож на безработного актера – отец постоянно твердил, что с ним так и будет.
Молли двадцать шесть – идеальный возраст. Она вспоминает шесть лет, проведенных с Джеком, и думает о восьми годах, оставшихся для мамы. Думает о скромной шестиминутной церемонии и о сорока трех минутах, когда ковбой трахал ее на сене, а она кончала и снова кончала под молочное мычание коров за стенами амбара и свист колорадского ветра. Экстаз травы, жестокость молока. Молли смотрит на свадебное изобилие на столе, ощущает тяжесть венка на голове и знает, что ей позавидуют сотни, тысячи безымянных женщин. Она шепчет имя ковбоя незажженным свечам, как церковная прислужница, шепчет хлебу и крохотным маргариткам в маленьких стеклянных вазочках. Она твердит имя, и это имя, как воспоминание о моменте, ставшем легендой, освобождает ее. И она думает о том, о чем думала десять тысяч секунд, сто миллиардов лет. Мы все думаем об этом, когда, наконец, получаем желаемое. Правильный способ в конце может оказаться неправильным. К счастью или несчастью, все пути ведут в Рим.
Джоан едет на свадьбу в машине. По дороге получает сообщение от Джека: «В моей сегодняшней речи будет тайный сигнал для тебя. Шшшшш…»
Джек тоже едет на свадьбу в такси. Он отправляет сообщение Джоан.
Он уже два года без работы, и понимает, как полезно отправить сообщение тому, кто может поспособствовать его карьере. Слово «намек» он решает заменить на «тайный сигнал» – это звучит как-то теплее. По пути на свадьбу он думает о том, как легко обращаться с женщинами. Если бы они подозревали, как мало мы думаем о них… Если бы они только знали, что мы в курсе, как много они думают о нас… Сколько усилий женщины прилагают ради мужчин! Они хотят быть красивыми для мужчин. Подкрашенные брови, ресницы и все такое… Даже если тебе двадцать шесть, это не имеет значения. Всегда найдется кто-то, кому восемнадцать и у кого более тесная вагина. Как хорошо, что он не женщина, пусть даже и актер!
Джоан садится в свой «Volvo» на Манхэттене и едет на свадьбу в Бруклин. И она, наконец, понимает истинный смысл многоточий. Читает это сообщение всю дорогу, до самого конца.
В ресторане официанты-мексиканцы смотрят на Молли с искренней заботой и восхищением. Она повторяет имя ковбоя, словно он рядом, словно она снова на сене в этот день. Она твердит его букету полевых цветов в жестяной банке, стоящей на столе для свадебного торта. Как Белоснежка, разговаривающая с лесными обитателями, она наклоняется и шепчет его имя солонкам и перечницам в виде пчел и птичек. Ей никто не отвечает, и никто не оживает. Ей становится плохо, но Молли собирается с силами, потому что у всего есть оборотная сторона – жестянка может порезать пальцы, если не быть осторожной.
Вдали она видит Джека, но он еще не видит ее. Она видит, как он входит в ресторан, поправляет прическу и приглаживает бороду, глядя на свое отражение в грязном окне. Настало время действовать. Всему свое время. Берешь обязательства на всю жизнь, на весь курс лечения, но ничто не длится вечно, ни хорошее, ни плохое. Молли, ощущая себя ослепительно красивой, поправляет цветки календулы в волосах и думает: «Сорок два. Если ей суждено умереть в шестьдесят восемь, как всем женщинам с обугленной грудью до нее, ей остается всего сорок два года».
Красивые люди
Услышав о том, что боснийская модель с красивыми волосами и синими глазами умерла, Джейн улыбнулась. У Петры была такая щель между бедрами, что можно было увидеть весь мир, от Лаго ди Гарда до Прокошко. «Одной красивой девушкой меньше», – думала Джейн. Сегодня у нее был выходной. Она прошла больше трех миль с Орчард-стрит в Нижний Ист-Сайд. Солнце садилось – у него тоже не было дома, и от этого Джейн почувствовала, что ей повезло. На Второй авеню она заглянула в унылый обувной магазин, а потом двинулась на запад, останавливаясь в мелких продуктовых лавочках. Она покупала то, что весило немного и могло выдержать обратную дорогу в центр города – анчоусы, обмотанные вокруг сморщенных каперсов, пакет белых кунжутных конфеток. Джейн то и дело прикладывалась к маленькой бутылочке Sanbitter (горький безалкогольный напиток), ярко-красной, как свежая кровь.