Насколько помню, спустя примерно неделю миссис Уиверн, когда мы с ней оказались наедине, рассказала мне о мадам Кроул кое-что необычное.
Семьдесят лет назад молодая и очень красивая леди вышла замуж за сквайра Кроула из Эпплуэйла – вдовца, у которого был сын девяти лет.
И однажды утром мальчик исчез, буквально как сквозь землю провалился. Никто не знал, куда он пропал. За ним никто особо не следил: иногда с утра он уходил в домик сторожа и завтракал с ним, а потом шел в лес и не возвращался домой до вечера. В другой раз – спускался к озеру, купался там и проводил день за рыбной ловлей или катался на лодке. Так что никто не мог сказать, что с ним случилось – только его шляпу нашли у озера, под ивой, которая и по сей день растет там. Поэтому все думали, что он утонул, купаясь.
Отпрыск сквайра от второго брака – сын этой мадам Кроул – получил поместья в наследство. В то время, когда я приехала в Эпплуэйл, поместьями владел уже его сын, внук старой леди, сквайр Шевеникс Кроул.
До появления моей тети дом полнился множеством слухов о происшествии. Поговаривали, что мачеха знает о пропавшем мальчике куда больше, чем рассказала. Но она имела власть над своим мужем, старым сквайром, пуская в ход ласку и лесть. И поскольку мальчика больше никто не видел, со временем память об этом событии канула в Лету.
Теперь же я поведаю вам о том, что видела собственными глазами.
Я пробыла там шесть месяцев, и зимой старая леди заболела в последний раз.
Доктор боялся, что с ней может случиться приступ безумия, подобный тому, что произошел пятнадцать лет назад, когда ее пришлось пеленать в смирительную рубашку – тот самый кожаный пиджак, который я обнаружила в стенном шкафу в комнате моей тети.
Но припадка у госпожи не случилось. Она тосковала и вздрагивала, и умирала, сильно мучаясь, однако достаточно тихо. И только за день или два до своего ухода старая леди начала буйствовать и метаться в постели – словно к ее горлу приставил нож грабитель. Она пыталась выбраться из кровати, но не имела сил, чтобы ходить или стоять, поэтому просто падала на пол, закрыв лицо старыми иссохшими руками, будто моля о пощаде.
Вы можете догадаться, что я не заходила в ее комнату в такие моменты. Обычно я дрожала в своей постели от страха, прислушиваясь к тому, как старуха ползает по полу и выкрикивает слова, от которых уши сворачиваются в трубочки.
И моя тетя, и миссис Уиверн, и Джудит Сквейлс, и женщина из Лексхо – кто-то из них всегда находился рядом с хозяйкой. В конце концов у нее начались припадки, которые ее страшно измотали.
Пастор тоже явился и молился за нее, но сама она уже не молилась. Я полагаю, толку от этого было мало, но остальные так не думали. И вот в конце концов она умерла, и все закочилось. Старую даму Кроул закутали в саван и положили в гроб. О ее смерти оповестили письмом сквайра Шевеникса. Но он находился в отъезде, во Франции, и не смог бы быстро приехать, поэтому священник и доктор согласились, что не стоит надолго оставлять покойную непогребенной. На похороны, кроме них двоих, нас с тетей и остальных служанок, никто больше не пришел.
Итак, старую леди из Эпплуэйл-холла поместили в склеп под церковью Лексхо, а мы после этого остались в большом доме, дожидаясь приезда сквайра. Он должен был рассчитать слуг, выплатив положенное им жалование.
После ее смерти меня переселили в другую комнату, через две двери от спальни госпожи Кроул. Это случилось в ночь перед тем, как сквайр Шевеникс приехал в Эпплуэйл.
Комната, в которой я теперь жила, представляла собой внушительных размеров помещение, обшитое деревянными панелями. Мебели в ней не было, за исключением кровати без занавесок, стула и стола, которые выглядели совсем крошечными в такой большой спальне. А еще там стояло огромное зеркало, в которое старая леди обычно заглядывала, любуясь собой с головы до пят – его принесли из хозяйкиной спальни, освобождая место.
В тот день пришло известие, что сквайр должен прибыть на следующее утро в Эпплуэйл. Я не сожалела о произошедшем, потому что не сомневалась: меня обязательно отправят домой к матери. Мысли о доме, о моей сестре Джанет, о нашем котенке, о дворняжке Триммере и обо всем остальном наполняли меня такой радостью, что от волнения я не могла заснуть. И часы пробили двенадцать, а я все лежала, вперив взгляд широко открытых глаз в стену, противоположную двери. В комнате царила полная темнота.
Не прошло и четверти часа, когда я увидела на стене перед собой свет, словно что-то позади меня загорелось. В этом световом пятне заплясали тени от кровати, и от стула, и от моего платья, которое висело на стене. Я быстро повернула голову к двери, думая, не начался ли пожар.