- Дождусь доктора, а уж потом подвяжем подбородок, - виноватым тоном пояснила сиделка.
Но Моррис думал о том, что Мими всю свою жизнь, до того как сбежала с ним, спала здесь, на этой самой кровати, вместе с синьорой Тревизан. Если вдуматься, это чудовищно оплывшее тело - единственное, с которым Мими когда-либо делила ложе, не считая его собственного. Моррис выдохнул ее имя. Перед ним предстал почти во плоти образ мертвой Мими, лежащей на кровати рядом с матерью, - но в красивом убранстве, синем и красном, как ее написал Филиппо Липпи. Совсем не похоже на "Успение Мадонны" Джотто. "Мими, я тебя никогда не забуду", - произнес он вслух.
- Mi scusi? - не поняв, удивилась сиделка.
- Э-э, м-да. Мне нужно спуститься позвонить, - нашелся Моррис. - Не могли бы вы подождать? Мне бы не хотелось оставлять ее одну так, м-м... так скоро.
- Si, signore, anche se...
- В чем дело?
- ...вот только моя смена должна была закончиться еще полчаса назад.
- А где же в таком случае другая сиделка, дневная?
Хрупкая брюнетка пожала плечиками. Смена не пришла. Видно, первое, что сделали, узнав о смерти синьоры, дорогие родственнички - сэкономили на обслуге. Но Моррис не таков: он вынул бумажник, достал стотысячную купюру и вложил девушке в руку.
- Примите это в знак моей благодарности за все, что вы сделали для семьи, - галантно произнес он и поспешил вниз. Моррис уже воображал Кваме в белом пиджаке, шествующего через салон с бутылкой шампанского, которую негр держал перед собою на вытянутых руках.
Шкатулка для шитья оказалась тщательно отлакированной плетеной корзиной, стоящей в столовой среди искусственных цветов и массивных антикварных ваз. Внутри, к его удивлению, вместе с лоскутками и огромным количеством иголок - от длинных и изогнутых до тоненьких и хрупких - лежала стопка поношенного и рваного женского белья. Моррис присвистнул. Вот она, неистребимая запасливость провинциальных богачей! Он никак не мог к этому привыкнуть.
В поисках медальона Моррис вытащил расползающийся пояс для чулок, затем пару бледно-розовых трусов, в следах долгой службы и пятнах на самых интересных местах, с наполовину заштопанной дырой и торчащей иголкой, словно старушенция как раз латала белье, когда ее хватил первый удар.
Да уж, и впрямь "не прихотью судьбы, но трудами"! И ради чего? Он покачал головой, глядя на огромный, заношенный почти до дыр бюстгальтер, и вновь поддался приливу воспоминаний. Моррис потрогал пальцами безжизненную вещь - трудно представить что-нибудь менее сексуальное. Но она была связана с Мими, поскольку та, юная и хрупкая, спала рядом с обрюзгшей старухой. Сунув кулак в одну из чашечек, - костяшка пальца вместо соска - он смотрел и вспоминал, как прижимисто вела себя Мими в первые дни после побега, пока он не научил ее тратить деньги. Тогда первой ее покупкой стало новое белье, потому что прежнее было серым и грубым. Может быть, именно эти роскошные обновки бросили наконец Мими в его объятия?
Паола, само собой, никогда не скупилась на подобные тряпки.
Потом вспомнилось, как он собирал ее вещи в пансионе в Риме, по дороге за деньгами, как хотел улучить когда-нибудь момент и примерить их на себя, ну хоть трусики и лифчик, чтобы полней ощутить разницу между собой и Мими, между мужчиной и женщиной, попробовать почувствовать себя девушкой с тяжелыми грудями и ложбинкой меж ног...
Но нельзя отвлекаться на воспоминания, как бы приятны они ни были. Моррис снова пошарил в корзине. А вот и медальон: небольшая золотая вещица на порванной цепочке. Отлично! Он поколдовал с замком, затем шумно выдохнул воздух. Паола не сказала, что вместе с ключом внутри лежала фотография Массимины, еще совсем девочки, втиснутая в слишком тесную рамку. "Мими!" Господи, это никогда не кончится! Гнать такие мысли! Моррис поежился, схватил ключ, потом трусы и сунул обе вещицы в карман.
Но ощущение ее присутствия уже захватило его целиком. Он почувствовал запах любимых духов Мими. Нет, невозможно! Чувства обострились до предела, слившись в необычную смесь бдительности и замешательства. Аромат наполнял комнату. Тело Морриса напряглось, он не смог удержать дрожь.
Затем ее голос произнес: "Морри-ис?"
Он закрыл глаза. Ноги чуть не подкосились, когда он вскакивал, готовый обнять Мими, в каком бы виде она ни явилась сюда. Это совершенно неважно. Он всегда знал, что когда-нибудь наступит момент, и они увидятся снова, взглянут друг другу в глаза, познают друг друга на новом, высшем уровне. Медленно обернувшись, он увидел Антонеллу, стоящую за его спиной с удивленным лицом.
Как, черт возьми, она вошла, когда дверь была на цепочке?
На миг он почувствовал себя кроликом, пойманным учом фар на ночной дороге, оцепеневшим от страха... и смертельно разочарованным.
- Морри-ис, - повторила невестка. Траур, как ни странно, придавал ей необычную элегантность и свежесть. Моррис слегка пришел в себя.
- Э-э... Паола позвонила мне уже в машину. И вот я приехал отдать долг памяти. Сиделка наверху. Да, и она просила достать этот ключ. Она, э-э... подумала, что стоит открыть сейф на случай, если там бумаги, с которыми надо разобраться в первую очередь.
Говоря это, Моррис чувствовал себя полным ничтожеством. Он-то собирался вести красивую, изысканную жизнь. Не говоря уже о неудобстве, которое причинял пот, стекавший по пояснице между ягодиц. И неужто духи те самые, которыми пользовалась Мими? "Баруффа" - сладкая и резкая дешевка в аляповатой красной коробочке. Паола предпочитала "Живанши".
Антонелла стояла в двух метрах от него. Вокруг рта у нее собрались морщинки, как у матери, показывающей неразумному дитяти, что она больше расстроена, нежели рассержена его капризами.
- Мы, значит... - мямлил Моррис. Как же она проникла в дом? Через садовую калитку и заднюю дверь? Так нечестно!
Неожиданно Антонелла шагнула вперед, раскинув руки, упала к нему на грудь и разрыдалась. Она дрожала и всхлипывала; Моррис подумал, что впервые ощущает так близко тело третьей, старшей из сестер.
- Ужас, ужас! Такое несчастье... Mamma, povera, povera Mamma, мне будет так одиноко без нее...
Он держал Антонеллу в объятиях; самообладание постепенно возвращалось. А ведь и правда "Баруффа"! Хотя Бобо запросто мог бы покупать жене по литру "Шанели" каждый день, будь у него капелька вкуса. Моррис вдруг проникся нежностью к этой женщине за ее печаль, такую искреннюю. Он гладил невестку по плечу и мягко уговаривал, что, быть может, все к лучшему. Ведь Mamma так мучилась в последний год.
Но Антонелла лишь расплакалась еще сильней. Моррис понял, что сейчас не удастся улизнуть в соседнюю комнату и обыскать письменный стол. Однако уже то хорошо, что он здесь, на случай, если кто-нибудь еще попытается туда залезть.
- Я помню, как потерял свою маму, - сказал он Антонелле, уткнувшейся носом ему в шею. И довольно опрометчиво добавил: - Я тогда ужасно разозлился на весь мир.
Антонелла потихоньку успокаивалась. Она отодвинулась от Морриса, нашаривая носовой платок у себя в рукаве.
- Почему?
Моррис понимал, что никаких объяснений Антонелла, конечно, не ждет для нее это был скорее способ перейти от слез к тихой печали. Но чтобы хоть отчасти вернуть самоуважение, потерянное, когда его застукали за поиском ключей от сейфа над неостывшим телом главы рода, искренне ответил:
- Потому что мне казалось, нечестно отнимать у меня человека, который был мне дороже всех и воспитал во мне все самое лучшее. - И прибавил еще более неосторожно, дрогнувшим голосом: - Так же было, когда умерла Массимина.
Антонелла подняла глаза. В ее взгляде промелькнуло понимание.
- Sei molto dolce, Morrees, - тихо сказала она. - Ты очень добр. Я так рада, что ты пришел. Бобо сказал, что пока не сможет, у него какие-то проблемы в офисе, но, по-моему, он неправ. Мне было страшно идти сюда одной. - Она вытерла слезы. - Ты поднимешься со мной?
Взяв ее под руку на лестнице, Моррис снова почувствовал запах духов, как напоминание о прежней любви. Словно Мими дышала ему в затылок. Нежность переполняла его, но обострившийся разум не давал забывать о главном.