- Но должны же быть какие-то детали, зацепки...
- Все письма только о сексе, - отрезала Антонелла. - Боже, Боже мой, какая гадость... - голос ей опять изменил.
Моррис без конца успокаивал ее - и непритворно сожалел. Версию побега с любовницей пока придется отложить. Она больше всякой другой будет выглядеть притянутой за уши. Правда, когда случается неприятность, скажем, пропадает кто-нибудь, версий могут быть сотни, тысячи, как сейчас. Несмотря на следы драки в офисе, Бобо вполне мог улизнуть со своей пассией, подстроив похищение, чтоб замести следы интрижки. А может, кто-то их шантажировал. Отчего нет, запросто. Вот им и пришлось исчезнуть.
В трубке раздавались стоны и вздохи. Моррис решил, что сочувственное молчание лучше всего сможет выразить его негодование и в то же время отказ верить в подобные бесчинства.
- Как он мог так поступить со мной, Моррис? Как он мог?
- Кто-то может, кто-то нет, - философски заметил он. - Я бы не смог, например. Но сейчас важно сообщить в полицию. Это поможет суду правильно разобраться с теми парнями. - Главное, не забывать о милосердии.
- Да.
- И ни в коем случае не плати выкуп, пока не будет железных доказательств, что его именно похитили.
Постепенно приходя в себя, невестка перешла на деловой тон:
- Об этом не беспокойся, Моррис. Я не должна говорить, но карабинеры велели приехать с деньгами в указанное место, а они спрячутся поблизости и схватят бандитов. Срок назначен ранним утром в день суда. Потом, что бы там ни было, пойду на процесс как свидетельница. Какой кошмар! Хоть бы все кончилось поскорей, и уехать куда глаза глядят.
Едва Моррис открыл рот, еще не зная, что скажет, как увидал, что к нему направляются Форбс и... да, не кто иной как Стэн. Слабо надеясь, что теперь его не смогут узнать, и зажмурив глаза, чтоб самому не выдать себя, он торопливо бросил Антонелле: пришла сестра делать уколы - жду тебя к семи, почитаем Экклезиаст - держись, не падай духом.
И едва он выключил телефон, мерзкий голос провизжал над ухом:
- Эй, старичок, тебя что, разбомбили? Зашибись!
Моррису никогда не нравился Стэн Альбертини. Но очевидная насмешка судьбы заключалась в том, что как бы редки и странны ни бывали их встречи, Стэну, похоже, Моррис как раз нравился. Тупой янки со своей вечной улыбочкой был само участие. Идешь ты, чего это с тобой стряслось? Где, когда? Да уж, влетел! Ну не кисни, старичок, помнишь, в каком я был виде, когда мы встретились в Риме, еле ноги таскал. Полтела в гипсе после аварии...
Подчеркнуто обращаясь к одному Форбсу, Моррис произнес ледяным тоном:
- Не знал, что вы знакомы. - А про себя подумал, какой все-таки идиот этот Стэн. Если бы искромсанное лицо так зарастало, как поломанные ноги. Ты будешь умирать от рака, а Стэн расскажет в утешение, как у него в пятом классе разболелся зуб.
- Я тут вел переговоры насчет должности в летней школе, - пояснил Форбс. При чем здесь гуляние под ручку по площади, было совершенно непонятно.
На миг повисло неловкое молчание. Форбс из-под пыльных ресниц разглядывал Морриса куда пристальнее, чем случалось прежде. Впрочем, он, вероятно, всего лишь хотел показать, что не стесняется взглянуть в лицо уроду. Моррис подумал с тоской: в том, что касается реакции ближних, нужно было предусмотреть больше вариантов. Гораздо больше. Исключая, само собой, недоумков вроде Стэна.
- Старина Пит - хочет, чтобы я прочел курс лекций по ВЖ в этой лавочке, которую он устраивает.
Моррису ни разу не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь звал Форбса Питом. Равно он не смог с ходу отгадать, что означает ВЖ. В устах Стэна разве что "в жопу"?
- Венецианская живопись. У Стэна диплом по истории искусства, пояснил Форбс, загадочно потупившись. Определенно, в разговоре ощущалась какая-то неловкость, надо полагать, из-за Морриса. А может, и нет.
- Я подумал, - продолжал непрошеные объяснения Форбс, - для разнообразия неплохо бы представить и американский подход к искусству. В наше время не стоит создавать в школе слишком английскую атмосферу.
Тут Стэн обнял старшего товарища и нежно привлек к себе. Что живо напомнило Моррису омерзительный диспут о предполагаемых преимуществах бисексуального образа жизни. Однажды он услышал такое, когда одиночество толкало в компанию неприкаянных побродяжек, каким некогда был и он сам. Больше всего поражало, до чего тщательно пожилой джентльмен скрывает вполне понятное отвращение к амикошонской выходке этого недоумка. Стэн явно не стоил его забот. При первом же случае надо будет объяснить Форбсу, что нет никакой нужды связываться ради экономии с задрипанными провинциалами. Моррис охотно даст денег на настоящих специалистов, по крайней мере, в первые год или два.
Он встал.
- Пора обратно в больницу. Меня отпустили на несколько часов, чтоб разобраться, - чуть было не ляпнул "с полицией", - с завещанием старой синьоры.
Форбс и Стэн пообещали его навестить. Возможно, завтра. Надо полагать, оба чувствовали себя слегка виноватыми оттого, что с ними все в порядке. Уже собравшись идти, Моррис повернулся к Форбсу:
- А кстати, когда это произошло... ну, с собакой, вы не припомните, кто взял мое пальто?
Лицо старика не дрогнуло. Выцветшие глаза оставались ясными.
- Ваше пальто?
- В кармане был бумажник.
Стэн, явно не понимавший, о чем речь, вдруг брякнул ни с того ни с сего:
- Ну, ясное дело.
Наркотиков, что ли, нажрался?
Форбс покачал головой.
- Помню, после того, как карабинеры пристрелили собаку, один помогал Кваме отнести вас в машину. Может быть, кто-то из этих двоих снял с вас пальто. А потом... - он задумчиво выпятил губы, до странности сочные на пергаментном лице. - Nec scire fas est omnia<Невозможно знать всё (лат.)>.
- Ох, старичок, до чего ж он крут со своей латынью! - расхохотался Стэн, снова облапив Форбса.
Моррис поспешил прочь в необъяснимом смущении.
Глава тридцатая
Часы пробили полдень. Моррис брел через бурлящую красками площадь. Порфировые веера расстилались под ногами, нарядные дети катались на трехколесных велосипедах среди туристов, очарованных местными красотами. Наверное, надо идти прямо к Фендштейгу с повинной, думал он. Теперь, когда он безобразен и с виду, и в душе, что для него свобода? Свобода, когда все шарахаются прочь или в лучшем случае снисходят до него. Вот и Форбс предпочел дружбу Стэна. Ведь верно, Мими? Верно? Так признаться в содеянном или нет?
Ангел-хранитель безмолвствовал. Не было смысла даже доставать телефон. Моррис остановился у памятника королю Виктору Эммануилу. Как меняется настроение! Внезапный порыв заставил его помахать таксисту. Прежде чем идти сдаваться, он съездит домой и все обсудит с Паолой. Потребует ответа, почему она притворялась, будто не беременна. Заставит рассказать, что ей известно. Возможно, даже сообщит кое-что, чего она не знает. Но главное, выяснит, собирается ли она бросить его, какое будущее его ждет, если удастся вырваться из лап правосудия. Похоже, вся депрессия как раз оттого, что жизнь с Паолой превратилась в тяжкое бремя. Насколько же легче без нее - в больнице или даже в тюрьме.
Но вряд ли он сможет признаться Паоле в самом важном и попросить у нее развода, чтобы жениться на Антонелле.
Такси, свернув в последний раз, остановилось у чугунных ворот. В полном смятении, растревоженный донельзя, мучительно балансируя на опасной грани безумия, между поражением и победой, Моррис шел раз и навсегда выяснить отношения с Паолой. Сказать, что готов сдаться властям, или просить ее о помощи - он и сам еще не знал.
Он окликнул жену из холла, но никто не отозвался, и Моррис прошел в гостиную. На дубовом столике лежала городская газета, раскрытая на странице с заголовком: "ВСЕ БОЛЬШЕ ЗАГАДОК В ДЕЛЕ ПОЗЕНАТО". Моррис даже не взглянул, о чем там речь. Прошли времена, когда его волновало, что пишут газеты. Он стал старше и мудрей.
Растерянно оглядывая комнату, он дивился ее добротной элегантности: изразцовый пол в шахматную клетку, антикварная мебель, солнечные блики на полировке. Именно такую солидную обстановку выбрал бы он сам, стал бы ее неотъемлемой частью и носил ее в себе. Если б только не пришлось сделать того, что он сделал ради достижения цели...