– Я тут вел переговоры насчет должности в летней школе, – пояснил Форбс. При чем здесь гуляние под ручку по площади, было совершенно непонятно.
На миг повисло неловкое молчание. Форбс из-под пыльных ресниц разглядывал Морриса куда пристальнее, чем случалось прежде. Впрочем, он, вероятно, всего лишь хотел показать, что не стесняется взглянуть в лицо уроду. Моррис подумал с тоской: в том, что касается реакции ближних, нужно было предусмотреть больше вариантов. Гораздо больше. Исключая, само собой, недоумков вроде Стэна.
– Старина Пит – хочет, чтобы я прочел курс лекций по ВЖ в этой лавочке, которую он устраивает.
Моррису ни разу не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь звал Форбса Питом. Равно он не смог с ходу отгадать, что означает ВЖ. В устах Стэна – разве что «в жопу»?
– Венецианская живопись. У Стэна диплом по истории искусства, – пояснил Форбс, загадочно потупившись. Определенно, в разговоре ощущалась какая-то неловкость, надо полагать, из-за Морриса. А может, и нет.
– Я подумал, – продолжал непрошеные объяснения Форбс, – для разнообразия неплохо бы представить и американский подход к искусству. В наше время не стоит создавать в школе слишком английскую атмосферу.
Тут Стэн обнял старшего товарища и нежно привлек к себе. Что живо напомнило Моррису омерзительный диспут о предполагаемых преимуществах бисексуального образа жизни. Однажды он услышал такое, когда одиночество толкало в компанию неприкаянных побродяжек, каким некогда был и он сам. Больше всего поражало, до чего тщательно пожилой джентльмен скрывает вполне понятное отвращение к амикошонской выходке этого недоумка. Стэн явно не стоил его забот. При первом же случае надо будет объяснить Форбсу, что нет никакой нужды связываться ради экономии с задрипанными провинциалами. Моррис охотно даст денег на настоящих специалистов, по крайней мере, в первые год или два.
Он встал.
– Пора обратно в больницу. Меня отпустили на несколько часов, чтоб разобраться, – чуть было не ляпнул «с полицией», – с завещанием старой синьоры.
Форбс и Стэн пообещали его навестить. Возможно, завтра. Надо полагать, оба чувствовали себя слегка виноватыми оттого, что с ними все в порядке. Уже собравшись идти, Моррис повернулся к Форбсу:
– А кстати, когда это произошло… ну, с собакой, вы не припомните, кто взял мое пальто?
Лицо старика не дрогнуло. Выцветшие глаза оставались ясными.
– Ваше пальто?
– В кармане был бумажник.
Стэн, явно не понимавший, о чем речь, вдруг брякнул ни с того ни с сего:
– Ну, ясное дело.
Наркотиков, что ли, нажрался?
Форбс покачал головой.
– Помню, после того, как карабинеры пристрелили собаку, один помогал Кваме отнести вас в машину. Может быть, кто-то из этих двоих снял с вас пальто. А потом… – он задумчиво выпятил губы, до странности сочные на пергаментном лице. – Nec scire fas est omnia.[20]
– Ох, старичок, до чего ж он крут со своей латынью! – расхохотался Стэн, снова облапив Форбса.
Моррис поспешил прочь в необъяснимом смущении.
Глава тридцатая
Часы пробили полдень. Моррис брел через бурлящую красками площадь. Порфировые веера расстилались под ногами, нарядные дети катались на трехколесных велосипедах среди туристов, очарованных местными красотами. Наверное, надо идти прямо к Фендштейгу с повинной, думал он. Теперь, когда он безобразен и с виду, и в душе, что для него свобода? Свобода, когда все шарахаются прочь или в лучшем случае снисходят до него. Вот и Форбс предпочел дружбу Стэна. Ведь верно, Мими? Верно? Так признаться в содеянном или нет?
Ангел-хранитель безмолвствовал. Не было смысла даже доставать телефон. Моррис остановился у памятника королю Виктору Эммануилу. Как меняется настроение! Внезапный порыв заставил его помахать таксисту. Прежде чем идти сдаваться, он съездит домой и все обсудит с Паолой. Потребует ответа, почему она притворялась, будто не беременна. Заставит рассказать, что ей известно. Возможно, даже сообщит кое-что, чего она не знает. Но главное, выяснит, собирается ли она бросить его, какое будущее его ждет, если удастся вырваться из лап правосудия. Похоже, вся депрессия как раз оттого, что жизнь с Паолой превратилась в тяжкое бремя. Насколько же легче без нее – в больнице или даже в тюрьме.
Но вряд ли он сможет признаться Паоле в самом важном и попросить у нее развода, чтобы жениться на Антонелле.
Такси, свернув в последний раз, остановилось у чугунных ворот. В полном смятении, растревоженный донельзя, мучительно балансируя на опасной грани безумия, между поражением и победой, Моррис шел раз и навсегда выяснить отношения с Паолой. Сказать, что готов сдаться властям, или просить ее о помощи – он и сам еще не знал.
Он окликнул жену из холла, но никто не отозвался, и Моррис прошел в гостиную. На дубовом столике лежала городская газета, раскрытая на странице с заголовком: «ВСЕ БОЛЬШЕ ЗАГАДОК В ДЕЛЕ ПОЗЕНАТО». Моррис даже не взглянул, о чем там речь. Прошли времена, когда его волновало, что пишут газеты. Он стал старше и мудрей.
Растерянно оглядывая комнату, он дивился ее добротной элегантности: изразцовый пол в шахматную клетку, антикварная мебель, солнечные блики на полировке. Именно такую солидную обстановку выбрал бы он сам, стал бы ее неотъемлемой частью и носил ее в себе. Если б только не пришлось сделать того, что он сделал ради достижения цели…
Моррис, не раздумывая, направился к каминной полке и открыл корзинку для рукоделия старой синьоры. Заштопанные трусики были там, где он их оставил, проносив несколько дней в кармане. И снова, как много раз прежде, он попытался представить юное тело Мими. Как темны были волосы у нее на лоне, как густы и блестящи!
Пять минут спустя, вытянувшись на старой двуспальной кровати, куда много лет ложилась Массимина, глядя мутным взором на Увенчание Девы, Моррис почти уже довел себя до оргазма с помощью картины и трусиков Мими, как вдруг в холле зазвонил телефон. Рука застыла в испуге. Взять трубку никак не получалось, но звонок явно был посланием от Мими, не желавшей, чтобы он так себя вел. Одно дело секс с Паолой, но еще ни разу он не разрешал себе думать о ней при этом. Будь что будет – Моррис закрыл глаза и расслабился, с мучительной сладостью постигая таинство отрешения.
Неожиданно раздался голос: «Извините, нас сейчас нет дома…»
Моррис сорвался с кровати, поспешно подхватив брюки и запихивая в карман скомканные трусики, но тут узнал интонации жены, чье притворство подчеркивал дешевенький магнитофон. Он замер и перевел дух. Автоответчик – это что-то новое. Почему она не сказала? Моррис прислушался. Гудок, затем слабый щелчок. «Паола?» Пауза. «Ты тут, signora bella?» Снова пауза. «Извини, крошка, я сегодня подзадержусь чутку». ПО БАСУ И ПОНЯЛ! После этого автоответчик продолжал пищать и гудеть уже без слов.
Моррис тупо уставился в пространство. Потом прикусил костяшку пальца. Ради всего святого! Застегнув ремень, он буквально скатился по ступеням и выскочил наружу. Повозившись с ключом, откинул тяжелую дверь гаража, где, само собой, не было ни «мерседеса», ни Паолиной «ланчи». Стоял лишь древний «фиат» синьоры Тревизан. Странный снобизм у этих потомственных богачей, что предпочитают допотопные экипажи. Но, по крайней мере, ключи торчали в зажигании. «Фиат-то, конечно, совсем даже не люкс, как сказал бы старина Форбс. Тем не менее – да будет свет…» – мрачно скаламбурил он, забираясь в машину.
Та упорно не желала заводиться. Аккумулятор давно разделил участь хозяйки, только закопать его никто не потрудился. Моррису пришлось толкать ржавую тачку по белым камням к воротам, потом скатываться по крутому склону. «Фиат» ожил, к счастью, буквально за секунду до того, как врезаться в трактор, тащивший прицеп с навозом. Ну, страна! Моррис безжалостно гнал клячу, не заботясь о зрителях, и обнаружил, проехав через весь город, что на оживленных улицах его физиономия в сочетании с разваливающимся кабриолетом производит необычайный эффект.