Отвернувшись, он бессильно опустился на подножку, опоясывающую борта модели «Т». Глаза не могли обмануть его, уши не могли предать. В былые годы он слишком часто слышал характерное бормотание бегущей по лотку воды, чтобы спутать этот звук с каким-либо другим. И контуры вязов, и очертания холмов, и гравийная автостоянка, и гирлянда лампочек на фасаде — все это вместе взятое могло значить только одно: каким-то образом он вернулся, или его вернули, к Большому Весеннему Павильону. «Но это же, — сказал он себе, — было более пятидесяти лет назад, когда я был молод и беззаботен, когда у старины Верджа был его „максвелл“, а у меня модель „Т“…»
Неожиданно для себя он разволновался, и волнение захватило его безраздельно, пересилив удивление и чувство абсурдной невозможности происходящего. Само по себе волнение было так же загадочно, как этот павильон и то, что он опять очутился здесь. Он встал и пересек автостоянку, гравий хрустел, скользил и перекатывался под ногами, а тело было наполнено необыкновенной, юношеской легкостью, какой он не ведал годами. Музыка плыла навстречу, обволакивала и звала — не та музыка, что нравится подросткам в нынешние времена, не грохот, усиленный электронными приспособлениями, не скрежет без всякого подобия ритма, от которого у нормальных людей сводит зубы, а у придурков стекленеют глаза. Нет, настоящая музыка, под которую хочется танцевать, мелодичная и даже прилипчивая — сегодня никто и не помнит, что это такое. Звонко и сладостно пел саксофон — а ведь, сказал он себе, сакс сегодня почти совершенно забыт. И тем не менее здесь сакс пел в полный голос, лилась мелодия, и ветерок, налетающий снизу из долины, покачивал лампочки над дверью.
Он был уже на пороге павильона, как вдруг сообразил, что вход не бесплатный, и приготовился достать из кармана мелочь (ту, что осталась после бесчисленных кружек пива, выпитых у Брэда), но тут заметил на запястье правой руки чернильный штамп. И вспомнил, что таким штампом на запястье помечали тех, кто уже заплатил за вход в павильон. Так что осталось лишь показать штамп сторожу у дверей и войти внутрь. Павильон оказался больше, чем ему помнилось. Оркестр расположился у стенки на возвышении, а зал был полон танцующими.
Годы улетучились, все было как встарь. Девчонки пришли на танцы в легких платьицах, и ни одной в джинсах. Кавалеры, все без исключения, надели пиджаки и галстуки, и все старались соблюдать приличия, вести себя с галантностью, о какой он давным-давно забыл. Тот, кто играл на саксофоне, поднялся в рост, и сакс заплакал мелодично и грустно, накрывая зал волшебством, какого, еще недавно подозревал он, в мире просто не сохранилось.
И он поддался волшебству. Не помня себя, удивившись себе, едва до него дошло, что случилось, он оказался в зале среди танцующих. Он включился в волшебство, танцуя сам с собой, — после стольких лет одиночества он наконец-то вновь ощутил себя частью целого. Музыка заполнила мир, мир сузился до размеров танцевальной площадки, и пусть у него сегодня не было девчонки и он танцевал сам с собой, зато он вспомнил всех девчонок, с какими танцевал когда-либо прежде.
Чья-то тяжелая рука легла ему на предплечье, но кто-то другой сказал:
— Да ради Бога, оставь ты старика в покое, у него есть такое же право веселиться, как у любого из нас…
Тяжелая рука отдернулась, хозяин руки побрел, пошатываясь, куда-то прочь, и вдруг в том направлении завязалась возня, которую при всем желании нельзя было принять за танец. Тут откуда-то возникла девчонка и сказала:
— Давай, папаша, пойдем отсюда…
Кто-то подтолкнул его в спину, и он вслед за девчонкой очутился на улице.
— Знаешь, папаша, иди-ка ты лучше подобру-поздорову, — предложил какой-то парнишка. — Они вызвали полицию. Да, а как тебя зовут? Откуда ты взялся?
— Хэнк, — ответил он. — Меня зовут Хэнк, и я раньше частенько сюда хаживал. Вместе со стариной Верджем. Мы тут бывали почти каждый вечер. Хотите, я подвезу вас? У меня модель «Т», она там на стоянке…
— Ладно, почему бы и нет, — откликнулась девчонка. — Поехали…
Он пошел впереди, а они повалили следом и набились в машину, и их оказалось гораздо больше, чем думалось поначалу. Они не поместились бы в машину, если б не залезли друг дружке на колени. А он сел за баранку, но ему и в голову не пришло прикасаться к ней: он уже усвоил, что модель «Т» сама сообразит, что от нее требуется. И она, конечно же, сообразила завелась, вырулила со стоянки и выбралась на дорогу.