– Так призрак все-таки не сломал ему ногу? – спросил Моншармен, немного оскорбленный тем, что его телосложение произвело столь малое впечатление на мадам Жири.
– Сломал, месье, – высокомерно ответила мадам Жири. – Сломал совсем, когда наш Исидор бежал по парадной лестнице. Да так сломал, бедняга, что не скоро очухается…
– Значит, это призрак рассказал вам о том, что он шептал в правое ухо господину Маньера? – осведомился Моншармен с серьезным видом настоящего следователя, который сам он находил очень забавным.
– Нет, сударь. Это господин Маньера…
– Но вы-то сами разговаривали с призраком, милая дама?
– Вот так же, как сейчас разговариваю с вами, уважаемый господин…
– Когда он с вами говорил и что сказал?
– Ну, он просил принести ему скамеечку для ног.
Лицо мадам Жири, торжественным тоном произносившей эти слова, стало твердым, как желтоватый, испещренный красными прожилками мрамор колонн, которые поддерживают большую парадную лестницу, мрамор этот еще называют пиренейским.
Только теперь Ришар, вместе с Моншарменом и секретарем Реми, разразился громовым хохотом. Старший контролер, помня свой горький опыт, не смеялся. Опершись спиной о стену и перебирая в кармане ключи, он думал, чем кончится эта история. Чем больше высокомерия появлялось в лице мадам Жири, тем больше он опасался вспышки директорского гнева. Но неожиданно, не дожидаясь этой вспышки, мадам Жири не на шутку рассердилась.
– Вместо того чтобы смеяться, господа, – с негодованием заговорила она, – вам бы лучше последовать примеру господина Полиньи, который сам убедился…
– В чем он убедился? – переспросил Моншармен, который никогда еще так не веселился.
– В том, что призрак существует! Я вам целый час толкую об этом… – Неожиданно она успокоилась, почувствовав всю серьезность момента. – Я все помню так, будто это было только вчера. В тот раз давали «Еврейку»[11]. Господин Полиньи захотел сидеть в ложе один. Я хочу сказать, в ложе призрака. Мадемуазель Краусс имела огромный успех. Она уже спела эту штуку – ну, вы знаете: из второго акта. – И мадам Жири вполголоса напела:
– Хорошо, хорошо! Я понял, – кисло улыбнулся Моншармен.
Однако мадам Жири продолжала, помахивая шляпкой грязно-серого цвета с пером:
– Да! Да! Нам все понятно, – нетерпеливо проговорил Ришар. – Ну и что дальше?
– А дальше Леопольд восклицает: «Бежим!», а Элеазар их останавливает и спрашивает: «Куда спешите вы?» Так вот, как раз в этот самый момент господин Полиньи – я видела это из соседней боковой ложи – встает и выходит прямой как палка. Я успела спросить его точно так же, как Элеазар: «Вы куда?» Он мне даже не ответил, он был бледен как смерть! Я видела, как он спускался с лестницы, правда, ногу он не сломал… Шел, будто во сне, в дурном сне; не мог отыскать нужный поворот, и это он, которому платили за то, чтобы он хорошо знал Оперу.
Мадам Жири замолчала, ожидая реакции слушателей, которые ограничились тем, что неопределенно кивнули головами.
– Однако вы так и не сказали, как и при каких обстоятельствах Призрак Оперы попросил у вас скамеечку, – продолжал допытываться Моншармен, пристально глядя в глаза билетерше.
– Ну, это случилось после того самого вечера, потому что тогда-то и оставили в покое нашего призрака… Больше не отбирали у него ложу. Господа директора распорядились оставить эту ложу для него на все представления. И когда он приходил, он просил у меня маленькую скамеечку.
– Хо! Хо! Призрак просил скамеечку! Выходит, ваш призрак – женщина?
– Нет, призрак – мужчина.
– Откуда вы знаете?
11
«Еврейка» – опера в 5 актах на музыку Ф. Галеви и слова Э. Скриба. Впервые поставлена в Опере в 1835 г.