Но Рауль уже вскочил на ноги и дрожащим голосом произнес:
— Пойдем.
— Куда ты, Рауль? — Пойдем же посмотрим! Она никогда так не пела!
Граф пристально посмотрел на брата, и легкая улыбка тронула его губы.
— Ого! — сказал он. И тут же добавил: — Пойдем посмотрим.
Они быстро прошли к входу на сцену, где толпились жаждущие проникнуть за кулисы, и в ожидании Рауль принялся нервно теребить перчатки. Добрый Филипп и не подумал посмеяться над нетерпением брата — теперь он понял, почему Рауль был рассеян, когда он заговорил с ним, и почему в последнее время так упорно сводил все разговоры к Опере.
Сцена была заполнена черными фраками, которые толпились у танцевального зала или устремлялись к артистическим уборным. Раздавались крики и споры машинистов и рабочих, подталкивая друг друга, уходили за кулисы статисты и статистки, над головами проплывали софиты и подставки, с колосников опускался задник, гулко стучали молотки, эхо которых будто предвещало какую-то неясную угрозу, — обычная обстановка антрактов, которая всегда смущает попавшего за кулисы новичка, каким и был молодой человек со светлыми усиками, голубыми глазами и с нежной девичьей кожей, быстро, насколько позволяла толчея, пробиравшийся через сцену, на которой только что триумфально выступила Кристина Даэ и под которой нашел свою смерть Жозеф Бюкэ.
Никогда здесь не было такой суматохи, как в тот вечер, но никогда Рауль не чувствовал себя таким смелым. Он шагал, раздвигая сильным плечом суетящихся людей, не обращая внимания на шум и гвалт вокруг себя. Его гнала вперед одна мысль — увидеть ту, чей волшебный голос похитил его сердце. Да, именно так — его бедное молодое сердце больше ему не принадлежало. Он боролся с этим наваждением с того самого дня, когда Кристина, которую он знал совсем маленькой, снова появилась на его пути. Тогда он ощутил в себе непонятное и сладкое волнение, которое хотел прогнать, потому что когда-то он, как честный и благородный человек, поклялся, что, полюбив женщину, непременно на ней женится, однако никогда, даже на секунду, ему не приходила мысль жениться на певице. Но прошло немного времени, и сладостное волнение сменилось каким-то жгучим ощущением. Это было для него совершенно новое чувство. Оно было материальным и духовным одновременно. У него сильно болела грудь, как будто ее вскрыли, чтобы вынуть сердце. Внутри оставалась пустота, ужасная пустота, заполнить которую может только сердце другого человека! Вот что происходило в этой чувствительной и благородной душе, и понять это может лишь тот, кто сам бывал поражен тем чувством, что зовется любовью с первого взгляда.
Граф Филипп с трудом поспевал за братом и продолжал улыбаться.
В глубине сцены, пройдя через двойные двери, ведущие в танцевальный зал, с одной стороны, и в левые ложи первого этажа — с другой, Рауль вынужден был остановиться перед группой девушек из кордебалета, которые, спустившись со своего чердака, загораживали проход. Не отвечая на кокетливые улыбки и восклицания, срывающиеся с накрашенных губок, он вошел в полумрак коридора, наполненного восторженным гулом поклонников, среди которых то и дело слышалось одно имя: «Даэ! Даэ!» Граф пробирался следом за Раулем, говоря себе: «Хитрец, знает дорогу!» Значит, он уже приходил сюда один, когда граф по обыкновению болтал с Сорелли в артистической, а она часто удерживала его до своего выхода на сцену и позволяла себе тиранить поклонника, вручая ему на хранение гетры, в которых выходила из своей уборной, чтобы не запачкать белоснежные атласные туфельки и телесного цвета трико. Впрочем, ей можно было найти извинение: она давно потеряла мать. Граф, отложив визит к Сорелли, шел длинным коридором к Кристине Даэ. Никогда здесь не было столько людей, как в тот вечер, словно весь театр собрался сюда, потрясенный успехом певицы и ее внезапным обмороком. Бедняжка до сих пор не пришла в сознание, уже послали за доктором, и вот теперь доктор торопливо расталкивал собравшихся, а за ним по пятам шел Рауль.
Так врач и влюбленный одновременно оказались рядом с Кристиной, и она получила первую помощь от одного и открыла глаза в объятиях другого. Граф же вместе с остальными остался на пороге комнаты.
— Вам не кажется, доктор, что этим господам стоит выйти? — спросил Рауль, сам поражаясь своей смелости. — Здесь уже трудно дышать.
— Вы совершенно правы, — кивнул врач и попросил всех удалиться, за исключением Рауля и горничной, которая с искренним изумлением округлившимися глазами смотрела на юношу, потому что видела его в первый раз.