Исколотое и покрытое ожогами от сигарет тело Плакидина покоилось на каталке в холодильнике лазарета внутренней тюрьмы. Фитин непослушной рукой опустил простыню на изуродованное пытками лицо и застыл в неподвижности. Врач с комендантом хранили суровое молчание и не решались его потревожить. Загадочность всего происходящего будила в них любопытство, но Фитин ничего не сказал, вышел из лазарета и направился на доклад к наркому.
Переступив порог, он так и остался стоять в дверях. Слова, словно горькие комья, застряли в горле. Берия оторвал голову от документа и холодно спросил:
— Это Плакидин?
— Да! Хотя трудно узнать, фашисты зверски пытали.
— Это частности. Война требует жертв, — болезненно поморщился нарком и уточнил: — Акт опознания составлен?
— По полной форме.
— Приобщите к делу, а трупом пусть занимается комендант!
— Есть! — ответил Фитин и остался стоять.
Берия недовольно блеснул пенсне и с раздражением заметил:
— Павел Михайлович, что тебе не ясно?
Тот замялся и, набравшись смелости, решился спросить:
— Товарищ нарком, разрешите отдать Плакидину последний долг?
— Чт-о-о?!
Фитин поежился, но характер взял свое, и повторил:
— Лаврентий Павлович, и все-таки разрешите. Он это заслужил.
Берия посмотрел на него долгим взглядом и, хмыкнув, спросил:
— Жалеешь, Павел Михайлович, а обо мне, небось, подумал — душегубец?
Фитин промолчал, и он продолжил:
— Ты, Павел, еще молод и руководствуешься эмоциями, но в политике, а разведка больше чем политика, это непозволительная роскошь. Товарищ Сталин и партия поставили нас на эти посты, чтобы мы и твой Плакидин не жалели себя, а когда понадобится, не задумываясь отдали за них жизнь! Идет война, и мы не имеем права на жалость. Враг только и ждет этого! Плакидин знал, на что шел, но сейчас не время говорить о нем.
— Лаврентий Павлович, я прошу самую малость, — не сдавался Фитин.
— Малость, говоришь?
— Да, товарищ нарком.
— Ох, и упрямый ты мужик, Павел. Ладно, разрешаю, — уступил Берия и предупредил: — Но без шума, а то не успеешь похоронить, как сам в ту очередь станешь.
— Понял, Лаврентий Павлович! — оживился Фитин и покинул кабинет.
На следующий день, ранним мартовским утром 42-го года, на военном кладбище у одинокой могилы собралась группа людей. Снег крупными хлопьями ложился на пальто и шинели, темными пятнами расплывался на свежеструганых досках гроба, тонкими струйками сочился по комьям земли. Несколько минут у могилы царила тишина, потом моложавый старший майор госбезопасности кивнул головой начальнику похоронной команды. Тот махнул рукой. По спинам кладбищенских рабочих заскользили веревки, и гроб опустился на дно могилы. Майор расстегнул кобуру, достал пистолет, и три коротких выстрела проводили в последний путь разведчика Ивана Плакидина.
Толкавшийся поблизости кладбищенский сторож не утерпел, протиснулся к могиле и спросил:
— Товарищ майор, генерала, что ли, хороните?
— Он был больше, чем генерал, — печально обронил Фитин и, тяжело ступая, пошел на выход.
За его спиной комья мерзлой земли дробно застучали по доскам, и вскоре только черный холмик земли напоминал о быстротечности человеческой жизни.
В тот день ушел из жизни еще один разведчик, а его место в незримом строю заняли другие: Николай Кузнецов, Александр Демьянов, Петр Прядко, Виктор Бутырин, Александр Козлов, Иван Данилов. Они, те, кто чудом выжил, и те, кто погиб, думали не о себе, не о славе, не о наградах. Оставшись один на один с жестоким и коварным врагом, разведчики самоотверженно выполняли свой долг — добывали информацию, которая помогла сохранить жизни тысяч бойцов и командиров Красной армии.