Потому в токийском метро люди стреляли в людей весьма нечасто, со станциями "отщепенцев" давно налажено взаимодействие и торговля, но дурацкая поправка к неплохому, в общем-то, закону - осталась.
- Видел группу, - лаконично ответил Кирилл, - они избежали встречи, хотя их было больше.
- С Гококуджи, скорее всего.
- Я тоже так подумал. Пока я там за крокодилами охотился, происшествия были?
Капитан покачал головой:
- С твоей точки зрения - нет. Ничего такого. Просто снова видели Курогосуто в двух местах - на Хикаригаока и возле Симбаси.
- Опять вы за свое, - хмыкнул Кирилл. - Да байки все это, нет никакого "Черного призрака". В крайнем случае - какой-то фрик нарядился во все черное. Вот у меня респиратор черный. Надену еще черный плащ - вылитый Курогосуто! Бойтесь меня!
- Ага. Как только научишься появляться на Хикаригаока и Симбаси с разницей в двадцать минут.
- Ни хрена себе! - присвистнул Кирилл. - Он что, гоночным вертолетом обзавелся?
Онода тяжело вздохнул.
- Сложный вопрос. Иди отдыхай, Кувалда-сан, а на досуге подумай: если все это мистификация, то кому оно надо? Я и сам не верю, что можно появляться в закрытых участках тоннелей, проходить невидимкой блокпосты... Но когда Накато и его отряд загнали Курогосуто в тупиковую ветку, перекрытую обвалом, где в принципе нет никакого выхода, а тот исчез - у меня выбор остается скудный. Либо поверить в Черного Призрака, либо не поверить своим лучшим, проверенным людям. А с твоей точки зрения получается, что половина метрополитена сговорилась и пугает Черным Призраком самих себя.
На выходе караульный вручил ему обратно его катану. В принципе, Кирилл бы не возражал, если бы кто-то брал меч у него на хранение и выдавал только в моменты необходимости: несколько обременительная вещь. Самурайская пословица гласит, что даже если меч понадобится лишь раз в жизни, его надо носить с собой каждый день, но так уж вышло, что в час, когда оружие, доставшееся в наследство от прадеда, действительно понадобилось, Кирилл его с собой не взял.
Он не всегда был Рамэ Кьоджином. Первые годы его называли куда менее вежливо: "рамэ гайдзин". Сам термин "гайдзин", то есть "чужестранец", несет в себе пренебрежительный оттенок. Японцы не любят чужестранцев, и человек, который не знает их этикета и не может выучить язык, для них всего лишь гайдзин. И даже знание языка и обычаев - еще не повод перестать именоваться гайдзином, это Кирилл проверил на собственном опыте.
После тяжелых смутных лет, когда из первоначальных полутора миллионов, укрывшихся в подземке, осталось в живых едва полмиллиона, он оказался в одиночестве и с покалеченной ногой. Пока шла война за выживание, война всех против всех, его умение стрелять было весьма востребованным. И он стрелял - жить-то хочется, и не его вина, что полтора миллиона в метро выжить не могут. Просто оборонял "свою" станцию и свои средства к выживанию от тех, кому повезло меньше.
Однако к тому времени, как смутные годы закончились и воцарился порядок, Кирилл остался один. Пока бушевала война - он был нужен всем, но из тех людей, с кем он шел через огонь пожаров и воду затопленных тоннелей, до "нового" времени не дожил никто. А станцию в результате политических договоров заполучил оябун, с которым Кирилл долго и упорно воевал. Пришлось уходить.
С введением "четвертого правила" он стал невостребованным как боевая единица. Редкие конфликты решались в духе феодальной Японии - на мечах. Японцы странные люди: когда на Токио лег смертоносный радиоактивный пепел, многие бросились в музеи - спасать наследие предков. В основном - мечи. Не по аптекам за медикаментами, не в магазины за консервами - а за мечами, мать их налево. При таком раскладе гибель миллиона людей от голода, болезней и войны - уже не трагедия, а обычная железная закономерность.
И хотя у Кирилла тоже был меч - не милитаристская поделка "син-гунто" , а настоящая катана с возрастом лет в триста - он не умел им пользоваться. И, что куда хуже, японцы не желали признавать его своим.
Природу тотальной неприязни к себе он понимал прекрасно. Каждый японец, глядя на него, непременно задавался вопросом: "ну почему этот гайдзин? Да он же занимает столько места и требует столько еды, сколько хватило бы на обоих моих дочерей, сыновей или родителей"...
В конце концов Кирилл, скитаясь между станциями и зарабатывая на жидкую похлебку разной работой, прибился к группе бродячих рабочих. Они относились к нему немногим лучше остальных, но им "хромой гайдзин" был нужен из-за размеров и силы. Когда требовалось помахать строительной кувалдой или таскать тяжести - с этим никто не справлялся лучше Кирилла.
Из задумчивости его вырвал радостный крик:
- Коничива, Кира-сама!
Он повернул голову, увидел на втором ярусе девчушку в рабочем комбезе и тепло улыбнулся ей:
- Коничива, Уруми-тян.
На местных женщин Кирилл вообще-то смотрел с таким же пренебрежением, с каким они когда-то произносили слово "гайдзин". Это сейчас он может насчитать на Синдзюку минимум десяток привлекательных девиц или дам, которые лягут под него с минимальными усилиями с его стороны или даже просто по знаку, что он не прочь на них оказаться. Но где они все были раньше, когда Кирилл еще не успел превратиться из хромого гайдзина в Рамэ-сама, известного бойца с позывным "Кувалда"?
Собственно, к мужчинам у него отношение такое же. Обращаясь к японцам, за исключением заслуживших его уважение, он держит дистанцию и никогда не употребляет вежливые приставки "-сан" и "-сама". И все хавают его невежливую фамильярность молча.
Коллега однажды заметил, что на Кирилла могут обидеться за столь оскорбительное поведение, на что Кирилл ответил:
- Я не пытаюсь быть невежливым. Просто не лицемерю.
Кто сеет ветер, гласит восточная пословица, тот пожнет бурю. Японцы всегда недолюбливали Кирилла, он платит им тем же.
Но к Уруми так относиться нельзя: слишком искренний и неподдельный восторг в ее глазах, когда она на него смотрит. Малышка - одна из немногих, кто старается звать его по имени, правильно оное выговаривая, и все никак не перестанет обращаться к Кириллу на "вы" и с приставкой "-сама", хотя спит с ним уже больше года. Для Уруми он - "идайна сенши", великий воин, который в одиночку ходит по самым гиблым местам и душит акусицунэ голыми руками.
Хотя на самом деле все было не совсем так.
Человек - живучая тварь, которая за жизнь цепляется до конца, и даже в ситуации полной задницы начинает надеяться на лучшее, как только отступает задница полнейшая. Когда закончились смутные годы, выжившие пришли к выводу, что не все еще потеряно. Что им, может быть, удастся выжить. И что сейчас было бы очень уместно поднять всеобщее состояние духа.
Разумеется, это была очередная традиционно-пропагандистская ерунда: увековечить память полицейских и военных, погибших в борьбе за сохранение хоть какого-то порядка во время массового исхода в подземку, в храме Ясукуни.
Кирилл против этого ничего против не имел. Хотя в храме Ясукуни поклонялись душам японских воинов, павших в какой-либо войне за свою родину, идея внести в мемориал имена тысяч токийских полицейских, которые продолжали исполнять свой долг, уже будучи покрытыми радиоактивными осадками с ног до головы, казалась вполне уместной даже отпетому не-японцу. К тому же, работы в храме сулили Кириллу лично неплохой заработок с прибавкой за опасность и вредность.