Он отрицательно покачал головой.
— Мои люди, — сказал он, — привыкли ждать.
— Ждешь еще кого-то?
— Гарри, не будем играть в пинг-понг. Мне надо обсудить ситуацию, которая вышла из-под контроля.
Это означало, что никто в Лэнгли не знал, что делать дальше.
Круг, который я совершил с «люгером» в руке, еще оказывал на меня успокаивающее воздействие. Я чувствовал, как ко мне возвращается разум. Явная, неприкрытая опасность, несомненно, излечивала от всех идиотизмов, рожденных мозгом в ночи.
— Нед, — спросил я, — не хочешь выпить?
— Вы держите «Гленливет»?
— Держим.
Он вздумал порассуждать о достоинствах данного виски. Это раздражало. У меня не было ни малейшего желания слушать перепевы того, что он узнал однажды летом во время автомобильной поездки по Шотландии и ее винокуренным заводам со своей серой мышкой — шотландской невестой. Я извлек бутылку из шкафа в Берлоге и налил ему «Гленливета» безо всего — пошел он ко всем чертям, если после своих восторгов хотел бы выпить его со льдом. Затем я спросил:
— С какой целью ты здесь?
Я видел, что ему хотелось еще немного понаслаждаться теплом огня и виски.
— Да, — сказал он, — надо переходить к этому.
— Я считаю за честь то, что прислали тебя, — сказал я ему.
— А я могу утром лишиться чести, — сказал он в ответ. — Поездка сюда — моя затея.
— Без разрешения?
— Не вполне. Видишь ли, я хотел приехать побыстрее.
— Ну, не будем играть в пинг-понг, — сказал я, — хорошо?
Не в характере Розена было не прикрыть свой уязвимый зад: никто лучше его не знал, что мы — самая бумаголюбящая бюрократия на свете. Поэтому порой мы уделяем немало внимания тому, чтобы получить нужную бумажку. Как-то лучше мы себя чувствуем, когда неправомерные акции зафиксированы на кусочке бумаги. Если время от времени мы вынуждены действовать без программы, статуса, директивы, памятной записки или приказа президента о расследовании, — мы чувствуем себя голыми. У Розена не было бумажки.
— Я надеюсь, ты готов, — сказал он.
— Можешь начинать, — сказал я.
В знак согласия он выдал улыбку. А поскольку при этом он не выпустил трубки изо рта, получилась гримаса.
— Сообщила ли Киттредж, — осведомился он, — какие-либо подробности о том, что она слышала относительно Проститутки?
— Боюсь, моя жена сейчас не в себе.
— Проститутка, — сказал Розен, — покинул свой дом три дня назад и уплыл один на своем катере, что, как тебе известно, не является для него необычным. Он гордился умением править катером, невзирая на свою увечность. Но он не вернулся. Сегодня утром береговая охрана обнаружила дрейфовавший катер, проверила по регистрационному номеру, кому он принадлежит, и позвонила нам. Можешь такому поверить? В документе на катер в графе «Ближайшие родственники» был указан номер телефона отдела кадров Лэнгли! Тем временем на отмель в Чесапикском заливе вынесло значительно уже подпорченный труп мужчины. Была оповещена береговая охрана, и мои люди вскоре приехали туда. Сегодня перед самым обедом.
— Насколько я понимаю, вы называете это самоубийством.
— По всей вероятности, именно так и назовем. По счастью, пресса решила не давать ничего, кроме некролога.
— А это — убийство?
— Не могу сказать. Пока еще — нет.
— А как ты сюда добрался? — спросил я. — Летел до аэропорта Бар-Харбора?
— На своем самолете. Я добавил лицензию на пилотирование к небольшому набору моих достоинств.
— О тебе всегда узнаешь что-то новое, Рид.
Моя похвала может вам показаться не лишенной подковырки, он, однако, не сумел скрыть своего удовольствия. Однажды, после того как Ричард Хелмс вытащил несколько наименее аппетитных каштанов Хью Монтегю из огня расследования, проводимого комиссией конгресса, Проститутка, сознавая свой долг перед ним, поспешил сделать директору ЦРУ увесистый комплимент. «Как точно дана вам фамилия[3], Дик, — сказал Проститутка. — Вы проводите в гавань под страшнейшим ветром одно суденышко за другим».
Мне это показалось перебором, а Хелмс, всегда смотревший в точку, словно целился ледорубом, и, безусловно, относившийся настороженно к Проститутке, не выдержал и расплылся от такой оценки. Проститутка же потом заметил: «Можешь не сомневаться, Гарри, человек, занимающий высокий пост, никогда не спускается на землю в своем тщеславии».
Поэтому и я решил поставить Розена на автоматический прикорм. Я задумал подловить его, пока он будет жевать.
— А в полете сюда, — осведомился я, — ты не останавливался в Бате, штат Мэн, нет?
Он даже вынул трубку изо рта.
— Безусловно, нет. — Помолчал. — Должен сказать, — добавил он, — эта мысль приходила мне в голову. Мы занялись твоей приятельницей Хлоей.
— Значит, это ФБР нанесло ей визит сегодня ночью?
— От нас это не исходило.
— А как насчет военной разведки?
— То же самое. Могу поклясться.
— Кто же тогда перевернул все вверх дном в ее трейлере?
— Что? — Похоже, он был в самом деле удивлен.
— Она позвонила мне. В панике. Судя по ее описанию, была проделана тщательная, оскорбительная, высокопрофессиональная работа.
— Я в растерянности.
— А почему она тебя интересует? — спросил я.
— Я не уверен, что она меня интересует. А она имеет какое-то отношение?
— Нет, если говорить о моей так называемой «приятельнице Хлое» — давай держаться фактов. Я иногда пью с ней кофе, когда проезжаю через Бат. Мы с Хлоей не делим плотских удовольствий. Ни в какой мере. Но, Нед, мне хотелось бы знать… — Да, «Гленливет» (после «Бушмиллз», после «люгера») оказывал на меня неожиданное действие: доброе виски придало мне запальчивости. — Так вот, скажи мне, дружище, какое, черт подери, Хлоя может иметь отношение к чему бы то ни было? Она же простая официантка.
— Возможно, да, а возможно, и нет.
Я немного поздно пошел в обход буйка.
— Может, вы, любители оперы, подслушивали телефон в моей Берлоге? Она действительно звонила мне сегодня вечером. Ну и что?
Он умиротворяюще поднял руку. Я понял, что чересчур распалился. Не чувствовалось ли в моем голосе сознания вины?
— Умерь свой пыл, Гарри, — сказал он, — умерь. Скорее всего твой разговор с Хлоей в том или ином месте записан на пленку. У меня просто не было возможности к тебе подключиться. Да и не было желания, — добавил он. — Я приехал сюда не за тем, чтобы разложить тебя на столе и вытащить ректоскоп.
— Хотя ты не возражал бы так провести разговор, чтоб это было зондажом в глубину.
— Я предпочел бы провести его на равных.
— Знаешь, что сидит сейчас у меня в мозгу? — спросил я.
— Небожители.
Розен показал, насколько все-таки мы были неравны.
— Рид, — сказал я, — я мало что знаю о Небожителях.
— Сам по себе не знаешь, это верно. — Мы оба понимали: многое из того, что казалось мне не имеющим значения, могло быть подарком для него. Он допил свое виски и протянул мне стакан. — Налей мне еще немного этого великолепного шотландского виски, — сказал он, — и я надену их юбочку.
Я изобразил улыбку. Потребовалось немалое усилие, чтобы сладить со страстями, управлявшими мускулами моего рта.
— Это была для тебя дьявольски хорошая возможность, — сказал он. — Поверишь или нет, это дьявольски хорошая возможность и для меня.
Ну вот теперь мы говорили на одном языке. Он наверняка имел представление о том, сколько документов я вынес из Лэнгли. Меня так и подмывало сказать, что такое мое поведение оказалось не слишком обременительно для этого закомплексованного малого — моего сознания. По правде говоря, поразительно. Хотя, наверно, наступит день, когда мне придется расплатиться по счетам — я буквально ждал этой возможности. «Я мог бы многое порассказать тебе, Нед, — чуть не сказал я ему тогда, — что я в связи с этим чувствую: я чувствую, что прав».