Он сел на меня, стянул мою рубашку, высыпал на живот кокаин и занюхал через короткую стеклянную соломинку.
— Господи, — сказал я.
— Знойно, — заметил он.
Я сказал ему, что никогда такого не делал. Он сказал, что пузо — для профи, и выложил мне дорожку на прикроватном столике. Я вынюхал и увидел, как по воспоминаниям из детства пролетели тысячи белых бабочек.
Он занюхал дорожку, потом я, потом он, потом я, потом он спросил, как я отношусь к чему-то еще более пикантному, чем то, чем мы занимались пару секунд назад.
Я знал, к чему все идет. Я оказался в «Горбатой горе» в стиле Гражданской войны.
Я сказал ему, что это не для меня. Даже с президентом.
— Жалко, — ответил он.
— Я себя так странно чувствую, — сказал я. — У меня горит лицо?
Он сказал, что нет, и предложил сходить за льдом.
Меня так тронула его забота, что я чуть не разрешил ему заняться тем пикантным, что он предлагал и чего я застеснялся и к чему отнесся откровенно по-гомофобски.
Я уже хотел сказать, что все-таки в игре, когда он спросил:
— А что насчет призрака?
— Чего?
— Призрак, — повторил он. — Погодь.
Он исчез и вернулся с ножницами. Стянул простыню с кровати Велмы и прорезал два отверстия.
— Велма знает, чем ты тут занимаешься? — спросил я.
— Какая Велма?
Отверстия были кривые, но Эйб остался доволен. Он помог мне надеть костюм.
— Довольно стремно, — заметил он.
— УУУУУУууууу! — ответил я, изображая привидение.
— Нет, серьезно, — сказал он. — Харе. Мне реально стремно.
Я протянул руки, сказал «УУУУУУууууу!» и гнался за Авраамом Линкольном до вечеринки.
Под простыней Велмы было где-то тысяча градусов, но зато прикольно. Теперь все относились ко мне по-другому. Афроамериканец, одетый в персонажа из Покемона, сказал «Приведение бу!» и дал мне пять. Девчонка в чулках в сетку и костюме служанки сказала: «О боже мой, мертвецы такие секси». Мужик в сиреневом костюме, похожий на Остина Пауэрса, спросил «Потанцуем», и я сказал «А то», точнее «А ТООООО», потому что я призрак.
Заиграло техно и я двигал руками, как робот. Остин Пауэрс развернул меня, нагнул и шлепнул по заднице. Все смеялись и говорили: «Зацените! Остин Пауэрс мутит с призраком!»
Песня кончилась и под простыней было 2000 градусов, но ко мне подошла Джули Эндрюс и посмотрела так, что было очевидно — она не узнала, что это от моего вида десять минут назад ее тошнило.
Она схватила меня за призрачные руки и раскрутила, и казалось, она сейчас запоет «My Favorite Things» из «Звуков музыки», но началось «Royals» Lorde, и я тряс кулаками над головой, а Джули Эндрюс тверкала, и я спросил себя, когда еще в жизни был так счастлив.
Стоп — конечно, не был. Я страдал семь лет! Теперь все складывалось. Вот если б у меня была машина времени. Блин! Семь лет.
— Что случилось? — спросила Джули Эндрюс.
Потому что я вышел через стеклянную рольдверь, сидел на лужайке Велмы, выдирал пучки травы и плакал.
— Я просрал свою жизнь, — ответил я. Она покачала головой.
— Нет, неправда.
— Правда, — сказал я.
— Нет, неправда! — казалось, она разозлилась. Она нависла надо мной, наступив на простыню. Толкнула меня и я вывалился с другой стороны. Как будто заново родился. Я был младенцем, под кокаином, который валялся в чужом дворе.
Я попытался натянуть простыню обратно на голову, но Джули Эндрюс не дала.
— Пожалуйста, — умолял я.
— Нет, — сказала она.
— Пожалуйста!
— Нет.
Она заползла на меня, села на живот и наклонилась.
— НЕТ, — сказала она.
— Ты сейчас о чем? — спросил я.
— О твоей жизни, — ответила она.
— И чего с ней?
— Она идеальная! — сказала она. И засмеялась.
Собралась толпа. Все сидели на крыльце и пили «Пабст». Над нами был Млечный путь, а это вселенная. То есть блин — Вселенная! Так красиво. Фиолетово, будто Орион опрокинул «Кул-Эйд». Столько звезд. Я попытался сосчитать, но сбился.
— Ты чего делаешь? — спросила Джули Эндрюс.
— Считаю звезды, — ответил я. — Их так много.
Она легла рядом и тоже стала считать, но из нас вышли ужасные астрономы. Я забыл, что идет после одиннадцати. На Джули напала икота.
В лучшем мире между нами прямо там, на лужайке, под бушующими инферно, блюющими своим величием в бескрайнее ничто, расцвела бы темная любовь. Но в нашем мире пришел парень Джули, одетый в Дэвида Боуи из Aladdin Sane.
Он был ничего.
Боже, да просто великолепный!
Я ненавидел его где-то шесть минут, пока он не предложил сигарету и не спросил, как меня зовут.
— Призрак, — ответил я.