Пол Кристофер
«Призрак Рембрандта»
Габриелю, американскому мальчугану, строгому вкусу которого я в первую очередь старался угодить «Призраком Рембрандта», в благодарность за многие счастливые часы, проведенные вместе, автор и любящий дед посвящает эту книгу
Коль песни старых моряков, Старинных книжек аромат, Пираты, тайны островов, И бури, и зарытый клад, Морей соленая вода, — Коль умниц нынешнего дня Все это манит, как тогда — Давным-давно! — влекло меня, То книга, стало быть, нужна! А если им не надо тайн, Им ни к чему ни старина, Ни Купер, Кингстон, Баллантайн, — Что ж, попаду на то же дно (Со мною — Одноногий Джон), Где и рассказчиков полно, И персонажей всех времен. Роберт Льюис Стивенсон. Вступление к роману «Остров сокровищ». Перевод С. Шоргина
1
Фиона Кэтрин Райан, для друзей и близких просто Финн, ранее проживавшая в Нью-Йорке, а еще раньше — в Колумбусе, штат Огайо, стояла у окна своей крошечной, расположенной прямо над рестораном квартирки на Крауч-Энд-Бродвей, что в самой северной части Лондона. На другой стороне улицы знакомый продавец Эмир уже поднимал железные жалюзи своего табачного магазинчика, готовясь обслуживать самых ранних покупателей — тех, что в ожидании автобуса тоскливо ежились под дождем на краешке мокрого тротуара.
Нет, раз уж она поселилась в Англии, надо говорить не «тротуара», а «панели». И кстати, Бродвей — это совсем не та улица, на которой много театров и магазинов. Здесь места сосредоточения этих заведений обычно называются Хай-стрит. И с акцентом тут говорят вовсе не местные жители, а сама Финн. С грустным вздохом она проглотила остатки чая, заваренного при помощи маленького кипятильника прямо в кружке. Он почему-то отдавал жженым желудем. Был апрель, было семь утра, и на улице шел дождь. А чего еще ждать? Независимо от времени года в Лондоне обязательно что-нибудь шло — не снег, так дождь.
Финн снова вздохнула. Приходилось признать, что в Англии все сложилось совсем не так, как она надеялась. После захватывающих и опасных приключений сначала в Нью-Йорке, а потом в Ливийской пустыне и Карибском море ей хотелось заняться серьезной научной работой и спокойно пожить в атмосфере высокой и даже утонченной культуры. А разве могло быть иначе, если ее взяли на должность консультанта в престижнейший аукционный дом «Мейсон — Годвин» и она переехала в город, считающийся мировым центром культуры и искусств?
Но ни новая работа, ни сам Лондон не оправдали ее ожиданий. Довольно скоро выяснилось, что основная обязанность «консультанта по работе с клиентами», как полностью называлась должность Финн, заключалась в умении хорошо выглядеть в маленьком черном платье и на высоких каблуках в те вечера, когда проводились торги. Кроме этого, она должна была заблаговременно выяснять покупательную способность, алкогольные пристрастия и степень азартности потенциальных покупателей, а также в течение всего рабочего дня снабжать кофе, чаем и печеньем всяких шишек на ровном месте вроде Страшилы Рональда, директора-распорядителя аукционного дома «Мейсон — Годвин».
Что же до утонченной культуры, то Финн с разочарованием обнаружила, что сеть кофеен «Старбакс» в Лондоне не менее популярна, чем в каком-нибудь Сиэтле, забегаловок «Цыплята по-кентуккски» здесь даже больше, чем в самом Кентукки, а по телевизору каждую пятницу идет реалити-шоу, подозрительно смахивающее на «Американского идола». А кроме того, гамбургер с картошкой фри в расположенном прямо под ее квартирой ресторане «Пальчики оближешь», почему-то именовавшем себя «калифорнийским», стоил целых одиннадцать фунтов, что, вместе с чаевыми и налогом с продаж, составляло двадцать пять долларов. А за двухкомнатную конуру на рабочей окраине с электрической плиткой и общей ванной в коридоре она платила больше, чем за свою прелестную квартирку на Манхэттене. Одним словом, жизнь в Лондоне оказалась грабежом среди бела дня.
Испустив еще один тяжелый вздох, Финн натянула плащ, взяла с полки складной зонтик и присоединилась к сиротливой кучке людей, ожидающих под дождем сорок первый автобус. Каждое утро им, как и ей, приходилось преодолевать очень длинный путь до Темзы и Сити.
Примерно два тысячелетия тому назад там, где чуть к западу от портового города Лондиниум сливались в одну две проложенные римлянами дороги, образовалась небольшая деревня, получившая название Мейфэр в честь ежегодного майского праздника, который устраивали на этом месте язычники.
В период между 1720 и 1740 годами деревня была присвоена, поделена и впоследствии застроена семейством Гросвенор и графом Честерфилдом — тем самым, что изобрел пальто с бархатными воротниками и современные мягкие кушетки. А к 1800 году Мейфэр уже стал самым фешенебельным жилым районом Лондона — и вдоль его аккуратно замощенных улиц стена к стене выстроились элегантные особняки.
За двадцатый век этому участку земли пришлось пережить немало перемен, включая и прямые попадания бомб во время Второй мировой войны, и неизбежные крушения фондового рынка, после которых владельцы гордых особняков вынуждены были потесниться и начать сдавать отдельные этажи и даже квартиры, и периоды экономического подъема, приведшие к тому, что недвижимость в Мейфэре стала самой дорогой на планете, а за право платить ренту ее владельцам состязались все: от старинного и неприлично дорогого универмага «Фортнум и Мейсон» до бутиков «Прада» и «Дольче & Габбана».
В самом сердце района, между Клиффорд-стрит и Берлингтон-гарденс, пролегала Корк-стрит — всего один квартал, начинающийся от самой Пикадилли и заканчивающийся у входа в Берлингтонский пассаж, где Джеймс Бонд любил покупать авторучки фирмы «Монблан». Тут же за углом можно было найти и магазинчик, где он приобретал свои знаменитые, изготовленные вручную сигареты «Морланд».
На коротенькой Корк-стрит размещались двадцать три картинные галереи, торгующие всем — от старых голландцев до миниатюрных каракулей Жан-Мишеля Баскиа и изящных граффити Кита Харинга. На улице протяженностью не более двух сотен ярдов сосредоточились произведения всех более или менее значимых художников мира, как мертвых, так и живых; общая рыночная стоимость полотен, несомненно, превышала миллиард долларов (с допуском в несколько миллионов, зависящим от легковерности покупателей). Посредине всего этого, по адресу: Корк-стрит, 26–28, и располагался аукционный дом «Мейсон — Годвин», начавший торговать произведениями искусства еще в 1710 году, то есть за тридцать два года до того, как «Сотбис» продал самую первую небольшую коллекцию книг за жалкие триста фунтов, — факт о котором руководство «Мейсона — Годвина» никогда не забывало упомянуть в разговорах с перспективными клиентами.
Когда-то давно дом 26–28 принадлежал солидной фирме, производящей мебель и предметы интерьера главным образом для заказчиков с титулами, предшествующими имени. В конце концов фирма обанкротилась из-за прискорбной привычки этих титулованных особ оплачивать счета с большим опозданием, а то и не оплачивать вовсе. После чего просторные мастерские и складские помещения разбили на комнаты и квартиры для очень богатых арендаторов, а позже — на множество офисов для гораздо менее богатых. За десять лет до начала Второй мировой войны здание было выкуплено парой кондитеров-гомосексуалистов, которые устроили в нем шоколадную фабрику, производившую, в частности, очень популярные горько-сладкие «Мятные шоколадки Тернер и Таунсенд».
Сладкая парочка и их компания процветали до самого начала войны, быстро выбившей почву из-под ног шоколадного бизнеса. Сахар почти сразу же стал распределяться по карточкам, а у людей появились дела поважнее, чем производство и потребление мятных шоколадок и столь же популярных шоколадных наборов «Хинто-Минто». Дела у «Мейсона — Годвина» во время войны, напротив, заметно пошли в гору. Пользуясь услугами швейцарских посредников, владельцы с одинаковым рвением вели дела и с победителями, и с побежденными, покупали и продавали и в 1946 году, распухнув от денег и непроданных лотов, решили, что пришла пора расширяться, и купили здание на Корк-стрит, делавшей в то время только первые шаги по своему заляпанному краской пути к славе.