— Сэр Джеймс, — поздоровался Билли.
Хозяин кабинета медленно поднялся со стула и слегка поклонился:
— Ваша светлость.
Он протянул худую, как у скелета, искривленную артритом руку, которую Билли очень бережно пожал. На вид сэру Джеймсу было никак не меньше семидесяти лет.
— Это мисс Фиона Райан, — представил герцог свою спутницу.
— Просто Финн.
Она улыбнулась и осторожно пожала протянутую руку. Старик тяжело опустился на стул и жестом предложил им занять два кожаных кресла для посетителей. Сэр Джеймс, судя по всему, не любил тратить время на светские беседы. Он мельком взглянул на пачку документов на столе, опустил на глаза очки и поджал тонкие, скорбные губы. Финн подумала, что этот человек наверняка очень редко улыбается и никогда не смеется.
— Дело, ради которого я пригласил вас, касается вашего кузена с материнской стороны, ваша светлость, — некоего мистера Питера Богарта, проживающего, помимо прочих мест, — он опустил глаза и перелистал пару бумажек, — по адресу: Мейфэр, Саус-стрит, дом пятьдесят один, квартира девять.
— Он вроде бы исчез, если я не ошибаюсь? — вставил Билли.
— Совершенно верно, — кивнул Талкинхорн. — Ровно двенадцать месяцев назад. По-видимому, в Юго-Восточной Азии: Саравак,[8] Бруней — где-то в тех местах.
Адвокат выдвинул ящик стола и достал оттуда цветную карточку девять на двенадцать, похожую на увеличенную фотографию из паспорта. На ней был изображен похожий на викинга мужчина средних лет с худым, узким лицом, редеющими рыжими волосами и густой бородой.
— По-моему, он был порядочным авантюристом, — припомнил Билли.
— Наверное, можно выразиться и так, — буркнул сэр Джеймс, явно намекая, что сам бы он выразился иначе. — Но в любом случае мистер Богарт оставил мне инструкции, которые я обязан выполнить, в случае если он не вернется в Лондон в течение года, или не свяжется со мной каким-либо иным способом, или погибнет насильственным способом. Год истек в эту среду.
— А сколько ему было… Сколько лет этому Богарту? — осведомилась Финн.
— Третьего числа сего месяца мистеру Богарту исполнилось пятьдесят восемь лет.
— А какое отношение все это имеет ко мне?
Старик тщательно подровнял лежащую перед ним стопку бумаг. Казалось, его морщины стали еще глубже, а губы — еще тоньше. Он потянулся к подставке, выбрал изогнутую трубку из корня эрики и аккуратно набил ее табаком из голубой банки. Потом все так же неспешно вытащил из кармана пиджака простую кухонную спичку, чиркнул ею по желтому ногтю на большом пальце и закурил. По комнате поплыл ароматный дым.
Только после этого адвокат вынул изо рта трубку, откашлялся и ответил:
— Насколько я понимаю, в течение нескольких лет мистер Богарт состоял в близких отношениях с вашей матерью. Точнее сказать, был ее любовником. — Он еще раз неловко откашлялся. — Более того, у мистера Богарта имелись основания полагать, что он приходится вам отцом.
Договорив, Талкинхорн откинулся на спинку стула.
— Что?! — не поверила своим ушам Финн.
— Ну и ну! — ахнул Билли.
— У-гум, — буркнул адвокат.
— Я ничего не понимаю, — опять заговорила немного пришедшая в себя Финн. — То есть, я хочу сказать, это какой-то бред. Моего отца звали Лайман Эндрю Райан, он был профессором археологии и преподавал в Университете Огайо.
Талкинхорн пролистал несколько бумажек из лежащей перед ним пачки, пробормотал что-то себе под нос, покивал и опять поднял глаза на Финн:
— Да, так и есть. Но, по имеющейся у меня информации, ваш отец некоторое время работал приглашенным преподавателем в Модлин-колледже в Кембридже, то есть в своей альма-матер.
— Верно, он учился там во время Второй мировой войны. А потом его пригласили преподавать где-то в шестидесятых годах.
— В тысяча девятьсот шестьдесят девятом, если быть точным, — подтвердил Талкинхорн. — И он преподавал там десять лет в перерывах между раскопками. Летом семьдесят девятого года он вернулся в Огайо и возглавил кафедру археологии в университете.
Финн кивнула:
— Да, моя мать хотела, чтобы я родилась в Соединенных Штатах.
— А Питер Богарт, — продолжал адвокат, — изучал археологию в Модлин-колледже с тысяча девятьсот семидесятого по семьдесят третий год. Лайман Райан был его куратором и научным руководителем. С семьдесят третьего по семьдесят девятый год Богарт работал ассистентом вашего отца и принимал участие в его экспедициях в Центральную Америку.
— И что с того? Он знал моего отца, но это еще не значит, что он был любовником моей матери.
— Не значит, — согласился Талкинхорн.
Он отложил трубку, открыл средний ящик стола и извлек оттуда небольшую пачку старых писем, перевязанную резинкой. Конверты были бледно-зелеными — любимый цвет матери Финн.
— Зато вот это неопровержимо доказывает, что Питер Богарт был любовником вашей матери.
Костлявым пальцем он подтолкнул стопку писем к Финн.
— Что это?
— Любовные письма. Billet doux, как выражаются французы. От вашей матери к Питеру Богарту. На всех имеются даты, а содержание, боюсь, не оставляет никаких сомнений относительно характера взаимоотношений корреспондентов.
— Значит, вы их читали?
— На этом настоял мистер Богарт, после того как я выразил озабоченность по поводу его завещания.
— А почему вы выразили озабоченность? — осведомилась Финн, не в силах отвести глаз от лежащей перед ней стопки писем.
— Мисс Райан, Питер Богарт является главным наследником одной из крупнейших судоходных компаний мира. Собственно говоря, «Нидерланд-Богарт-лайнс» и есть самая крупная корпорация контейнерных перевозчиков. Речь идет об огромном состоянии, а установление отцовства — это серьезная и очень запутанная юридическая процедура. Посему ваше появление в качестве наследницы может превратиться в серьезную обструкцию нормальному течению бизнеса, если можно так выразиться.
— Во что? — удивилась Финн.
— В геморрой, — перевел ей на ухо Билли.
— А, в проблему, — поняла она.
— Вот именно, — подтвердил адвокат, бросив на Пилгрима взгляд поверх очков.
— А почему Богарт решил, что я его дочь?
— Потому что совпали сроки, — объяснил старик. — По утверждению мистера Богарта, его связь с вашей матерью закончилась в августе семьдесят девятого, незадолго до ее отъезда в Америку. Вы родились в мае восьмидесятого, то есть через девять месяцев. По всей видимости, вы были, гм, зачаты в Англии, предположительно в Кембридже.
— Но это еще не значит, что он мой отец.
— В письмах имеются свидетельства того, что Лайман Райан не мог зачать ребенка по причинам физиологического характера.
— Вы хотите сказать, что мой отец был бесплоден?
— Нет, — покачал головой Талкинхорн, не решаясь взглянуть Финн в глаза. — Судя по письмам, он не мог… — Юрист помолчал и зачем-то поправил узел галстука. — Он был не способен к соитию.
Слово было до того архаичным, что Финн, наверное, рассмеялась бы, если бы все это не было так нелепо и так ужасно.
— Как явствует из писем, — продолжал старик, — ваш отец знал о романе жены с мистером Богартом и, похоже, смирился с ним. Насколько я понимаю, он был намного старше вашей матери?
— На двадцать лет, — глухо подтвердила Финн.
Когда ее родители познакомились, отцу было уже за сорок, а матери едва исполнился двадцать один год. Учитель и ученица, май и декабрь, так сказать. А десять лет спустя, похоже, пришла очередь матери. Ей был тридцать один год, когда она встретила юного двадцатилетнего студента Богарта.
Финн недоверчиво разглядывала лежащую перед ней фотографию. У отца никогда не было ни веснушек, ни рыжины в волосах, но у матери волосы были каштановыми с красноватым отливом, а летом на переносице проступала бледная россыпь веснушек. Возможно, вполне возможно. Во всем этом была какая-то жестокая ирония. За несколько минут Финн узнала об отце и матери гораздо больше, чем хотела знать. Больше, чем следует знать о своих родителях ребенку.