Составив план, Евграф Акимович опять же вложил его в конверт, запечатал как положено, и, зная, что шефа на месте нет, пошел к Наде:
— Наденька, как настроение, как шеф?
— Настроение поганое, а шефа нет, — тут же отреагировала Надя-Керосин.
— Передайте, пожалуйста, ему срочно, как только появится. — И, положив конверт на стол, старший следователь удалился.
Через два дня ровно в 12 на Некрасовском по условному сигналу была устроена облава. Коммерческий ларек был закрыт наглухо, металлические шторы опущены. Удалось, правда, взять пару наркоманов, которые, не зная об облаве, пытались сбыть свои «конфетки». О дяде Гене никто из них толком ничего не слышал. Говорили в один голос, что где-то на рынке есть такой человек, но кто он, никто не знал. Директор рынка, правда, сказал, что этого самого дядю Гену, или Геннадия Охлопина, знает, лицензия у него в порядке, но со вчерашнего дня ларек закрыт. Заболел, наверно.
А еще через полчаса Надя-Керосин сидела в кабинете у бывшего своего шефа и в присутствии Евграфа Акимовича «кололась», размазывая слезы по некрасивому, круглому, как непропеченный блин, лицу. Да, полтора года назад познакомилась с парнем. Звать Евгений, фамилия Коротаев. Видный, красавец, богатый. Влюбилась сходу. Подарки делал, деньги давал, потом сказал, что хорошую жизнь заработать надо и велел приносить с работы любые справочки, если будут в них упоминаться Мухамед, дядя Гена, он и вообще все о наркоте. За каждую копию сначала подарки делал, зеленые давал на мелкие расходы, а последние месяцы ничего не дает, только говорит — копить надо, в семейную копилку складывать, жениться обещал.
— Небось страшновато было в сейф-то лазать? — спросил шеф.
— А ничего страшного, — простодушно ответила Наденька. — У меня второй ключ ведь есть. Я дверь закрою, мало ли — колготки поправить, нужную бумажку выну, почитаю, потом дома по памяти запишу, если много, то главное выписывала.
Вот и закончилась карьера Нади — Керосина, Надежды Ивановны Козловой, выпускницы ПТУ по профессии машинистка. Проработав в УВД четыре года машинисткой, потом, когда многие разбежались по коммерческим структурам, была переведена в секретари к начальнику. Жаль девочку, может, и злобилась от страха и безнадежности.
— Ну что делать будем? — прервал его размышления Леонид Кириллович, когда Надю увели.
— Ничего не будем делать. Мы все ФСК передали. Они теперь и будут суетиться.
— А как с Михальченко?
— Ну! Здесь повременим. Михальченко к наркоте, по-моему, имеет косвенное отношение. Поживем — увидим.
— С тобой, Евграф Акимович, хлопот не оберешься. Но тут ты прав, издательства им отдавать жаль. Действуй!
Глава двенадцатая
Ближе к вечеру ко мне подошел Семенцов.
— Стас, не уходи после работы, поедем к боссу.
До конца рабочего дня я успел сходить с Томой на кофе с пирожными, по дороге мимоходом осведомился, как поживает Коля. В ответ Тома пожала плечами.
— Звонит время от времени, мне сулит золотые горы, тебе, сам понимаешь, сосновый мундир.
— Однако не появляется!
— Занят! Коммерсант! — усмехнулась Тома.
— Впрочем, ему в издательство вход заказан. Охрана у нас строгая.
Вечером на семенцовском «вольво» мы отправились к директору. Однако не в его люкс-апартаменты, а на Васильевский, в небольшую двухкомнатную квартирку на Одиннадцатой линии. Конечно, здесь особого шика не было, но мне, честно говоря, такой обстановочки, сколько ни лови бандитов, век не видать.
Виталий Алексеевич был один, и это меня слегка удивило. А как же вездесущий Василий?
Как бы отвечая на мой вопрос, Михальченко сказал:
— Это моя нелегальная квартира. Убегаю от мира. Хочется иногда побыть одному. Мне все друзья твердят — опасно, не отпускай от себя Василия, а то и вторую гориллу заведи. Так ведь от судьбы не уйдешь. Здесь в чистом углу мое спасение.
Я понимал, что говорит он это для меня, поскольку Диме, естественно, был хорошо знаком отшельнический скит директора. Надо сказать, шеф не переставал удивлять меня. Во второй комнате я увидел небольшой иконостас, в подсвечнике, свечей на десять, догорала свечка. Перед иконой Владимирской Пресвятой Богоматери в углу теплилась лампадка. И вообще комната явно напоминала часовенку.
Виталий Алексеевич подошел к лампадке, поправил фитилек, зажег новую свечку, пригасив догоревшую, перекрестился и сказал: