Скрыты гены справедливости.
Внукам лириков неведомо
Это чувство бестолковое.
А победы мнятся бедами.
Но не старыми, а новыми.
* * *
У меня ломается язык.
О себе он речь держать привык,
Вглядываясь в жизнь, искать себя,
О себе болея и скорбя.
А в глазах моих – наоборот.
Окружающий меня народ
Видит отражение свое
И себя во мне не узнает.
Впрочем, я не зеркало. И все ж,
Чем-то все равно на всех похож.
* * *
В душе покой?
Скорее равнодушие.
Сквозь рыночные крики, маету,
То ли контуженные,
то ли простуженные.
Несутся мысли, подводя черту.
А под чертой – нетронуты, пустынные
Листы бумаги и дороги нить,
И лепестки, подернутые инеем.
Клубок, в котором бьется слово
“жить”…
* * *
Дорога, словно губка,
Упавшая с небес.
В ней все – и дождь, и слезы,
С надеждами и без.
Хватает за подошвы
Вчерашней жизни грязь.
А ты все ищешь правду,
Зачем-то с ней борясь.
* * *
Сколько нас, красивых
и не очень,
Умных и дурных,
свободных и рабов…
Памятью вчерашней обесточен,
Обеззвучен эхом новых слов.
Завтрашние точки, запятые,
Отблеск будущих удач
и не удач,
Схватки мировые, родовые…
Тишина сквозь грохот,
смех
и плач.
* * *
О. Холошенко
Сияющая даль социализма
Исчезла за холмами небылиц.
Мы дышим спертым воздухом цинизма,
И удивленье сходит с наших лц.
Кто был никем… А, впрочем,
был иль не был –
Душа молчит, как смятая ботва.
То хлеба не хватает ей, то неба…
То слов. Хотя вокруг – слова, слова.
* * *
У каждого – свое,
И каждому – свое.
Глянь – не над падалью
кружится воронье –
Над Родиной. Уж в небе стало тесно,
Хоть жить, по-прежнему,
тревожно – интересно.
Свое вдруг кажется
совсем чужим.
Мечты сгорают, превращаясь в дым,
Не в журавлей, как думал я
когда-то,
И не в вороний след
на дне заката.
* * *
Перекись водорода меняет цвет
Новая прическа меняет стиль.
Утро вечеру говорит: “Нет”,
Старый закат сдавая в утиль.
Утренний кофе пахнет весной,
Старые счеты стирает вражда.
Дождь, словно праздник,
прошел стороной.
Ночь шелестит миллионами “Да”.
* * *
Приказано выжить.
И выжать все соки.
И жизнь, надувая румяные щеки,
Мне дарит не ложку,
не штык,
а перо.
И пусть все знакомо,
и даже старо
Но тайною манит и манит строка,
И целится в сердце, и бьет сквозь века.
А я выживаю. Приказ есть приказ,
И сердце стучит, опасаясь за Вас.
* * *
Н. Сухаревской
Притворяюсь веселым. Знакомое дело.
Несмотря ни на что, веселюсь и пляшу.
Что в душе наболело – скрываю умело,
И за то, что несмелый – прощенья прошу.
Открываю и вновь закрываю скрижали.
Паникую и вновь обретаю покой.
И удача внезапной сестрою печали
Вдруг бросается вслед за случайной строкой.
* * *
И тупость углов,
и острота горчицы –
Все забывается,
Когда вдруг постучится
В окно, в судьбу
нечаянная весть,
Когда задеты не душа, так честь.
И хочется подумать о другом,
Но чувствуешь – не в горле,
в сердце –
ком.
* * *
Все вокруг – расплата
За добро и зло.
Думал – рановато,
А оно пришло,
Время, что расставило
Точки и слова.
Наплевать на правила!
Главное – жива
Память, та, что мучает
Ночи напролет,
Что звездой колючею
За собой ведет.
Память та, что с совестью
Вечно не в ладах,
Складывая горести,
Умножая страх.
* * *
От немоты – до глухоты,
Сквозь темноту,
И с жизнью перейдя на “ты”,
Прозреть: “Не ту”.
Не ту дорогу в День сквозь Ночь
Предвидел Бог.
И кто-то мог ему помочь,
Но не помог.
* * *
Февраль похож на март.
Ну, что же ты хитришь,
Зима, давая старт
Весне? Тут не Париж.
На улице – капель,
Журчанья фестиваль…
Хочу сказать: “Апрель”
А говорю: “Февраль”.
* * *
Взглянул в окно – увидел хлопья,
Там снегопад в ладони хлопал,
Весь город падал из окна.
И лишь зима была видна.
А вышел на мороз – снежинки
Припали тотчас же к лицу.
Зима шепнула без запинки:
“Все. Дело близится к концу”.
Еще – февральские метели
И дальше – мартовская стынь…
Но где-то рядом, еле-еле
Пахнула летняя полынь.
* * *
И все-таки, февраль!
Какое наслажденье
Предчувствовать, что март