Я было начал дремать, когда вернулся дядя Эм. Он тут же принялся раздеваться. Я буркнул ему: «Привет», чтобы он понял, что я еще не сплю.
— Тебе нравится Рита? — спросил он.
— Недурна.
— Что-то не слышно особого энтузиазма. Однако будь начеку. Она из тех, кто любит деньги.
— Она мне об этом уже доложила. Сказала, что, если бы я был богат, она бы мною занялась.
Дядя Эм медленно покачал головой.
— Это опасно, малыш. Когда они с нами откровенничают, это всего опаснее.
По тону, которым были произнесены эти слова, я не мог понять, шутит он или говорит серьезно.
— Значит, если они не честны, они менее опасны?
— Опасны, но не в такой степени. — Он поднялся и потушил керосиновую лампу. Кушетка заскрипела, когда он наконец улегся. И тут я спросил:
— Уже выяснили, кто был тот мальчик?
— Какой мальчик?
— Ну разумеется, тот, которого убили. Это ребенок кого-нибудь из наших?
— О господи! — воскликнул дядя Эм. — Я и забыл, что тебя тут не было. Это не мальчик, Эд, это карлик.
Я привстал. Карлик. Имя напрашивалось само собой, поскольку среди наших циркачей был всего один карлик.
— Так это был Великан Моут?
— Нет, никто его не знает. Этот карлик не циркач. Его здесь никто никогда не видел.
На какое-то мгновение мне даже показалось, что он меня разыгрывает. Это было полной бессмыслицей. В балагане с уродами найден голый карлик, которого зарезали ножом, причем этот карлик не имеет никакого отношения к ярмарке. И его никто здесь не знает. Немыслимо было в это поверить, однако я понимал, что дядя Эм не стал бы шутить подобными вещами.
— А где была его одежда? — спросил я. — Полиция нашла его одежду?
— Нет.
— Но как это возможно?
— Это не наше дело, Эд. Пусть полиция сама в этом разбирается.
— Ну ладно. — Я снова лег и через какую-то минуту заснул как мертвый.
На следующее утро я проснулся довольно рано. Сам не знаю, что меня подняло, но я проснулся и тут же начал обдумывать вчерашнюю историю. Дядя Эм всегда говорит, что много думать опасно, — это одно из его излюбленных суждений.
Думать, говорит он, так же вредно, как курить. И гораздо хуже, чем напиваться. На самом деле он уверен в обратном.
Я оделся, причем в свой самый лучший костюм. Почему — сам не знаю. Дядя Эм все еще спал.
Небо в тот день было тускло-серого цвета, но дождя не было. Несмотря на ранний час, было удушливо-жарко. Ни одно дуновение ветерка не колыхнуло слабо натянутые полотнища палаток. Они казались такими неподвижными, как будто сделаны из серого камня.
Я стоял на мокрой траве у входа в нашу палатку и спрашивал себя, какого черта я поднялся в такую рань. И решил, что сделал это, чтобы хорошенько подумать.
Завернув брюки, чтобы не испачкать их в грязи, я направился в сторону центральной аллеи. За каруселями какие-то люди кидали в грязь опилки целыми лопатами. Рядом с ними стояла тележка. Больше вокруг никого не было.
Я спустился вниз, к краю ярмарочной площади, где стоял фургон Хоги. Мардж обычно поднималась очень рано. Я честно признался самому себе, что хотел повидаться с ней только затем, чтобы навести разговор на Риту.
Но в фургоне Хоги никто не подавал признаков жизни, так же как и в фургоне Уолтера и Дарлены: правда, я и не надеялся, что Рита уже встала. Наверняка она легла спать гораздо позже, чем я.
Я вернулся к центральной аллее, и мне вдруг захотелось попрыгать через лужи. К счастью, я удержался. А затем от нечего делать поплелся к бассейну, где демонстрировали сальто-мортале. Я посмотрел на трамплин и, вздрогнув, представил себе, что нахожусь наверху и готовлюсь прыгнуть с этой страшной высоты в бассейн, имеющий всего полтора метра глубины. А ведь когда-то эта мысль казалась мне соблазнительной! Постояв у бассейна, я вновь побрел к центральной аллее. У балагана с уродами на маленькой эстраде, где обычно орал зазывала, сидел незнакомый человек и покуривал сигарету. Это был здоровенный мужик, который поглядывал вокруг с самым дурацким видом. Мне почему-то сразу пришло в голову, что он из полиции. Разглядев его ботинки, я в этом совершенно уверился. Переброситься парой слов с тупицей-полицейским было все-таки лучше, чем слоняться без толку вокруг балаганов. Я небрежно бросил ему! «Привет!» — и он ответил мне тоном, располагающим к дальнейшему знакомству. Он не проявил ко мне особого интереса, но был вполне вежлив. Я подошел поближе:
— Полицейский?
— Как видишь, это сразу бросается в глаза. Стараюсь войти в роль. Народу это нравится.
Он оказался гораздо симпатичнее, чем я предполагал. Я сел рядом на эстраду зазывалы и полю6опытствовал:
— Ну и как идут дела?
— Погано, — последовал ответ. — Эти чертовы циркачи совершенно отказываются помогать. Ты циркач?
— Да. Я слышал, что убили какого-то карлика. Как его звали?
— Неизвестно, — ответил он. — Никто его не знает, никто о нем ничего не слышал, никто его не видел. Хорошенькое дело! Находят уродца в костюме Адама в балагане, где демонстрируют уродов, — и никто ничего не знает! Пусть расскажут это кому-нибудь другому!
Он бросил сигарету в мокрую траву, вынул из кармана измятую пачку н сунул в рот вторую сигарету. Зажигалка вспыхнула, и он с удовольствием затянулся.
— Это, конечно, кажется полным идиотством, но я провел целый сезон на этой ярмарке и могу вас уверить, что у нас работает только один карлик, — сказал я.
Он с грустью покачал головой.
— Они все говорят то же самое. Где ты был во время этих радостных событий? Я что-то не помню, чтобы я видел тебя этой ночью. Так где же?
— Я спал. Вернулся довольно рано и сразу лет. Я даже не слышал выстрела, но мой дядя меня разбудил, чтобы…
— Подожди-ка, давай оформим это официально. Так мы сэкономим время.
Он достал из кармана записную книжку, карандаш и приготовился записывать.
— Имя?
— Эд Хантер. Девятнадцать лет — почти двадцать. Работаю на ярмарке около года. Живу со своим дядей Эмброзом Хантером. Он держит тут балаган с аттракционами.
— Помню, помню! Такой толстенький коротышка?
— Это он. Отличный мужик! — сказал я.
— Итак, вы ночуете оба в палатке позади вашего балагана?
— Да. — И я рассказал ему, как проснулся и, накинув на голое тело плащ, пошел за дядей Эмом в маленькое шапито, чтобы увидеть убитого. Но потом я слегка приврал: я помнил, что дядя Эм не сказал им о том, как я возил Риту по городу. Значит, и я должен был об этом помалкивать. Я сказал, что вернулся в палатку и снова заснул.
Он бросил на меня странный взгляд.
— Ты проспал весь остаток ночи?
— Конечно.
— А когда ты встал сегодня утром?
— Недавно. Четверть часа назад, может быть, двадцать минут.
— С кем ты разговаривал с тех пор, как поднялся?
— Ни с кем.
Он положил записную книжку обратно в карман, а затем посмотрел на меня так пристально и серьезно, что я внутренне съежился. Наконец он отвел глаза и бросил куда-то в пространство: «Ах ты, черт побери!» Мне показалось, что он обращался к самому себе.
— Вы, циркачи, не любите полицейских, не так ли?
Этот вопрос застал меня врасплох.
— Думаю, многие не любят полицию.
— А почему?
— Ну, потому что мы, циркачи, например, считаем, что закон против нас. Полиция запрещает наши лучшие спектакли в большинстве городов, где мы работаем, и…
— Разве мы запрещаем законные и приличные зрелища?
— Ну, это как сказать…
— Подумай сам: во что превратятся ярмарки, если закон будет смотреть на все сквозь пальцы? Ваши игры по маленькой, которые и так граничат с мошенничеством, — ведь это ловушка для простаков! Уж лучше приставить такому болвану револьвер к виску и отнять деньги — это все же честнее! А ваши «живые картины»?2 Это ведь откровенный стриптиз! Да еще позади балагана — палаточки для клиентов, которым не терпится перейти к делу после…
2
«Живые картины» — зрелище, когда на сцене появляются полуодетые девушки. Однако закон запрещает им выступать совершенно обнаженными.