Александр Тамоников
Призрак со свастикой
Глава первая
Ранение было пустяковым. Пуля прошла навылет через мышцу левого плеча, не задев кость. Досадно, войне конец, а ты тут лежи, копти небо. На календаре 18 мая 45-го года, десятый день мирной жизни. Военно-полевой госпиталь располагался за северными предместьями Праги, вблизи опрятной деревушки с ласковым названием Неженка. Сюда свозили всех подряд — гражданских, офицеров, рядовой состав. Это было одноэтажное здание барачного типа с подсобными постройками. Вокруг росли липы, декоративная калина. За окном палаты — зевающие красноармейцы гвардейского корпуса, несущие службу по охране госпиталя, полуторка с красным крестом, пятнистый «ГАЗ-М1» главврача Тетерина. Пустая беседка, из которой медсестры и санитарки гоняют курильщиков. Павел третий день изнемогал от безделья, украдкой курил в открытое окно, прислушивался к разговорам товарищей по несчастью. Рука работала, пусть с болью, со слезами, но работала. Опасности ранение не представляло, операция — не бей лежачего, но пуля оказалась какой-то зловредной — порвала ткани, и первые два дня он не мог найти себе места. Анальгетики лишь временно снимали мучения. А потом вдруг полегчало, болезненные ощущения притупились. Возникла мысль: что он тут делает? К товарищам, в группу! Эти неумехи дров же наломают без него! Три дня назад он выловил в больничном переходе измотанного главврача Тетерина — подслеповатого худощавого майора с моргающими глазами — и потребовал немедленной выписки.
— Товарищ больной, вы соображаете, что говорите? — воскликнул Тетерин. — Какая выписка?! Как минимум неделю на нашей койке, ничем другим порадовать не могу. Рана должна зажить. Мы не имеем права выписывать людей до полного излечения.
— Поймите, доктор, — упорствовал Павел, — мне надо в часть, меня там ждут, я не могу без дела отлеживаться в вашем «санатории»!
— Неужели, больной? — язвительно оскалился главврач. — Вы не в курсе, что война уже закончилась? Я не имею права вас выписывать, если вы снова собираетесь в строй! Вот если на «гражданку» — тогда другое дело. И вообще, хватит митинговать! — отрезал доктор. — Идите на место, скоро придет медсестра Ларочка и сделает вам укол.
Не хотел он медсестру Ларочку. Она была нескладной, некрасивой и обладала нулевым обаянием. Другое дело, медсестра Танечка — большеглазая, миловидная, с длинными волнистыми волосами. Но последняя редко заходила в палату к пациентам «средней тяжести», работала с «тяжелыми» и на подтянутого капитана даже не смотрела. Он продолжал возмущаться, распаляясь все больше:
— Да вы знаете, кто я такой? Капитан Верест Павел Сергеевич, сотрудник Главного Управления контрразведки Наркомата обороны, руководитель специальной группы отдела Смерш Ударной армии! Я требую немедленной выписки, иначе покину это заведение самовольно!
Доктор немного побледнел, но позиции не сдавал.
— Знаете, милейший, — устало вздохнул он, — мне глубоко безразлично, кто вы такой — Смерш, НКГБ, генерал армии, хоть генералиссимус Суворов. Пока вы находитесь на лечении, вы — никто, зарубите на носу. Здесь я командую. А вы извольте подчиняться. Всего хорошего, больной!
Павел продолжал ворчать под нос, возвращаясь в койку. Совсем страх потеряли — в грош не ставят контрразведку. Как назло, разболелась рука. Он лежал, свернувшись под одеялом, пыхтел от злости, как паровоз на холостом ходу. Нескладная медсестра гремела инструментом, делала кому-то перевязку. Ее постное личико только раздражало. С улицы неслись гневные выкрики Вероники Аскольдовны — капитана медицинской службы, обладающей несносным характером:
— Когда же это кончится, граждане больные? Снова в беседке накурено и матом наругано! Вам невдомек, что курение убивает — пусть медленно, но неотвратимо? Не приходит в голову, что среди больных есть некурящие и им не очень нравится дышать вашими выделениями?!
Павел усмехался под одеялом. Некурящих в победоносной Красной армии практически не осталось. Курили самосад, махорку, редкие отечественные папиросы, вонючий немецкий табак с переизбытком отравляющих смол — гарантированное средство от старости. Курила сама Вероника Аскольдовна, фамилии которой никто не знал. Всякий раз, ампутировав кому-то руку или ногу, она сидела в своей каморке, кашляла в зловонном дыму и прикладывалась к флакону с медицинским спиртом.
Рука ныла, как последняя сволочь. Боль вытягивала душу. Иногда она отступала, давала передышку, потом опять переходила в наступление. Вдобавок рука на перевязи не держалась — постоянно выпутывалась.