— А я виноват, что на чердаке не настлали полы как следует? И что мне было делать, если я уронил в канаву мороженое, а в дурацкой решетке было слишком узко? — сказал возмущенно Джеймс.
— Лично я, — сказал мистер Харрисон, — считаю, что на прошлое Джеймса следует набросить покров забвения. Передай, пожалуйста, джем.
Джеймс встал.
Пойду проведаю Саймона.
— Веди себя разумно.
— Хорошо.
«Веди себя разумно. А если кругом не видно ничего разумного? — думал он угрюмо, шагая по улице Ист-Энд. — И объяснение только одно. Да и его большинство людей не признает возможным».
Саймон был настроен менее благодушно, чем при их первой встрече. Вчерашний день он провел в гостях у тетки. У какой-то особенно чистоплотной тетки, которая к тому же не выносила шума.
— Весь день, — сказал Саймон, — надо было сидеть тихо и ни на что не наступить ногой. — Он уверял, что молча просидел на кушетке целых три часа. — Да еще при галстуке. И в новых ботинках. — Саймон хмуро смотрел на Джеймса сквозь вымазанные чем-то очки, словно тот был каким-то образом виноват в этой пытке.
— Ну не три же часа, — сказал Джеймс. — Три часа никто бы не смог. Не выдержал бы. Пожалуй, даже умер бы.
— Вот и я почти что умер, — мрачно сказал Саймон.
— Слушай, поговорить надо.
— Давай говори.
Джеймс рассказал все по порядку и как умел пересказал текст посланий. Окончив, он выжидательно посмотрел на Саймона.
Наступило молчание. Потом Саймон сказал:
— Я думаю, кто-то тебя дурачит.
— Говорю же, что нет. Как же тогда с очками?
— А твоя сестра?
— У нее на это ума не хватит. Чтобы написать по-старинному, и вообще.
— Ну так кто же?
— Кто-нибудь, кто раньше жил в нашем доме.
— Живой человек?
— Да, — сказал Джеймс. — Когда-то был живой.
Опять помолчали. Саймон осторожно переспросил:
— Когда-то?
— Да, когда-то.
— Значит, сейчас, — сказал Саймон, — уже не живой?
— Конечно.
Саймон дернул носом. Каждые несколько минут он так поправлял сползавшие очки. Он сказал:
— Если кто-то был живой, а теперь нет, и все-таки что-то делает, значит, он привидение?
— Да, — сказал Джеймс.
Саймон снова замолчал. Он посмотрел в сторону, поморгал, опять взглянул на Джеймса и спросил:
— Думаешь, все эти штуки проделывает привидение?
— Ни на кого другого нельзя подумать. Верно ведь?
— Я вообще-то не верю в привидения.
— И я тоже. А сейчас что мне остается?
Саймон сказал:
— Ты наверняка знаешь, что никто не заходит в дом?
— Наверняка, — сказал Джеймс. — Ведь я уже говорил тебе.
— Все равно очень странно. Где ты слыхал, чтобы у кого-то в доме водились привидения?
— А может быть, люди просто не хотят говорить об этом. И понятно почему.
— И в газетах что-то не пишут: ПОСТУПАЮТ ЖАЛОБЫ НА ПРИВИДЕНИЯ.
Заложив руки в карманы, Джеймс сказал:
— Ну, я пошел. Хочешь со мной — идем. Но особо не приглашаю.
— Хочу, — сказал весело Саймон.
На него нельзя было долго сердиться, такой уж он был. Раздражение Джеймса понемногу улеглось, и они вместе пошли бродить по Лэдшему. Кое-что исследовали на кладбище, пока их не прогнал викарий; обошли кругом мощеную площадь, рассуждая, могут ли заключенные выбраться через маленькие зарешеченные окошки тюрьмы.
— Надо быть уж очень худым, — сказал Джеймс. — Долго голодать. А вот как застревают в решетках, это я знаю. Когда-нибудь расскажу. Даже интересно было.
Наконец они забрели на окраину городка, на поле, где археологи раскапывали поселение бронзового века. Ничего особенно интересного они не увидели: два-три человека без пиджаков рыли небольшие круглые ямы, разбирали огромные кучи камней и земли, и им можно было при этом как угодно выпачкаться. Мальчики решили, что работа отличная: получать деньги за то, чтобы целый день рыть ямы. Обаятельно улыбаясь, они предложили свою помощь, но она была отвергнута.
— Можно подумать, мы обязательно что-нибудь разобьем или напутаем, — сказал обиженный Джеймс. — А мы просто хотели помочь.
Они медленно пошли домой мимо школы, мимо пожарного депо, мимо пабов, мясной лавки и аптеки. Джеймс показал Саймону игру, в которую иногда играл. Надо просто идти, но при этом строить самые невероятные рожи, какие сумеешь: изображать ужас, страх, восторг — все что вздумается. Игра состояла в том, чтобы это заметили. А замечали очень немногие. Проходишь всю Главную улицу и выглядишь страшнее ожившего мертвеца, и скорее всего никто ухом не поведет. Из этого Джеймс делал заключение, что для взрослых дети все равно что невидимки, если только эти взрослые не учителя или если ребенок не их собственный. Для большей части людей дети так же привычны, как фонарные столбы или почтовые ящики. Они никогда на них не смотрят. Вот так и собаки: они не замечают людей, а только других собак. Эта теория произвела на Саймона впечатление. Он проверил ее и убедился в ее правильности.