И он снова склонился к телу.
— Gravis odor puerperii[15]. Ошибиться невозможно, роды случились несколько дней назад или чуть раньше. Эти полоски на животе свидетельствуют, что кожа его была сильно растянута.
— Равно как и эта темная линия, идущая от лобка к пупку, — продолжил Семакгюс, проводя пальцем по телу. — Набухшие груди также подтверждают наши выводы. Осталось обследовать детали. Подержите ей голову вертикально.
— Заметьте, — произнес Сансон, — что сочленение с первым шейным позвонком не столь подвижно, как бывает обычно.
При виде взрезанной скальпелем плоти Николя поморщился. Так случалось каждый раз: в начале он срочно доставал трубку или принимался лихорадочно нюхать табак, но потом профессиональный интерес побеждал отвращение, и неприглядное зрелище переставало вызывать у него эмоции. Любопытство поддерживалось желанием поскорей прийти к выводам, все разъяснить, приподнять завесу над покрытой мраком тайной. Глядя на тело, он переставал думать о том, что еще совсем недавно оно принадлежало живому существу, и видел в нем всего лишь объект, который нужно тщательнейшим образом обследовать, невзирая на малоприятные звуки и тошнотворные цвета, извлекаемые из его глубин стилетом или зондом. Уподобившись прилавку мясника, неведомый животный механизм являл взору свое внутреннее строение, которое начавшееся гниение вскоре разрушит полностью.
Палач и корабельный хирург продолжали работу, молча указывая один другому на те или иные органы и обмениваясь понимающими взглядами. Завершив исследование, они вернули телу прежний вид. Крупными стежками зашили надрезы, тело вымыли и завернули в большую простыню, и комиссар наложил печати на ее сомкнутые края. Завершив работу, они вымыли руки уксусом и, обсушившись, остались стоять молча; никто не решался заговорить первым.
— Сударь, — наконец, произнес Семакгюс, — здесь вы у себя. Я не намерен вторгаться в пределы вашей юрисдикции.
— Я тоже здесь неофициально, сударь. Однако я согласен сделать заключение; но и вы, сударь, сделайте одолжение, дополняйте мои выводы, и не стесняйтесь перебивать меня.
Семакгюс поклонился в знак согласия.
— Непременно, раз уж вы дали мне позволение.
Сансон принял скромный и сосредоточенный вид, напоминавший Николя позу проповедника во время поста.
— Мне известно, господин комиссар, ваше желание поскорее получить сведения, необходимые для вашего расследования. Полагаю, вы сумеете оценить полученные нами результаты. Перехожу к главному.
И, скрестив на груди руки, он вдохновенно начал:
— Итак, перед нами лежит тело, принадлежащее женщине примерно двадцати лет…
— …необычайно хорошенькой, — ворчливым тоном добавил Семакгюс.
— Во-первых, мы констатировали, что она была задушена. Состояние трахеи, ушибы и внутренние гематомы, образовавшиеся по причине кровоизлияния, подтверждают наши выводы. Во-вторых, жертва недавно родила, хотя точную дату родов мы вам назвать не можем.
— Тем не менее, событие произошло не больше двух-трех дней назад, — добавил Семакгюс. — Состояние половых органов, грудей и также некоторые другие признаки, от описания которых я избавлю ваши уши, позволяют нам это утверждать.
— Наконец, в-третьих, сложно определить время смерти. Тем не менее, состояние трупа наводит на мысль, что, скорее всего, смерть наступила вчера, между семью и восемью часами вечера.
— Также, — произнес Семакгюс, — обмывая тело, мы обнаружили… сухие травинки.
И, разжав ладонь, явил всем несколько былинок. Николя осторожно взял их и завернул в платок вместе с черной бусиной.
— И где именно на теле вы их нашли? — спросил он.
— Везде понемногу, но больше всего на голове, хотя в густых и светлых волосах цвета спелой соломы они были почти незаметны.
Николя задумался. Как всегда, он чувствовал себя готовым стать адвокатом самого дьявола, лишь бы докопаться до истины.
— Даже если жертва скончалась задолго до начала печальных событий на площади Людовика XV, не могли ли вы — заранее прошу меня простить — ошибиться, и нет ли оснований предполагать, что повреждения шеи случайны, получены, когда тело вытаскивали из завалов, и не они стали причиной смерти.
— Мы заявляем совершенно официально, — ответил Сансон, — что эти повреждения были получены при жизни жертвы, и именно они повлекли за собой ее смерть. Не стану утомлять вас подробностями, но характер повреждений не оставляет сомнений. К тому же, одежда жертвы в полной сохранности, а в случае гибели жертвы в давке это было бы невозможно.
— Тем более, — подхватил Семакгюс, — тогда мы не смогли бы объяснить выражение лица и наличие черной крови в легких.
— Как вы считаете, роды прошли нормально? — задал вопрос Бурдо. — Иначе говоря, есть основания предполагать, что был сделан аборт?
— Трудно сказать. Кожные складки в области живота, без сомнения, наличествуют, причем такие, какие бывают у родивших женщин. Впрочем, когда производят аборт на поздних сроках, следы иногда остаются те же, что и при родах, и следы этим тем выраженнее, чем большим был срок беременности.
— Значит, — заключил Бурдо, — мы не можем с точностью сказать, идет ли речь о родах или об аборте при позднем сроке?
— Нет, — ответил Сансон.
Николя принялся размышлять вслух.
— Есть ли у нас основания поместить труп на ледник и приступить к официальному расследованию? Не лучше ли оставить его там, где его обнаружили, и приставить к нему ловкого соглядатая? Ведь тогда его, в конце концов, опознают родственники. Доставив тело сюда, мы нарушили естественный ход событий и усложнили нашу задачу…
Бурдо возразил ему.
— Ну, и как бы мы выглядели с нашими обвинениями? Семья точно подняла бы шум! И прощай вскрытие! Нам бы немедленно доказали, что она погибла в давке. Более того, мы бы никогда не узнали, что несчастная недавно родила! Я предпочитаю истину, увиденную собственными глазами, нежели ту, в которую меня заставляют поверить.
Уверенность инспектора помогла Николя прогнать одолевшие его сомнения.
— К тому же, — заключил Бурдо, — как говорил мой отец, заботившийся о королевской своре для охоты на кабана, теперь мы вооружены, и достойно встретим кабана, даже если он попытается выдать себя за оленя. Но кто бы ни оказался виновником убийства, расследование обещает быть непростым.
— Друзья мои, — начал Николя, — как мне благодарить вас за то, что вы своими знаниями согласились осветить мне путь в этом запутанном деле? Вы знаете, — прибавил он специально для Сансона, — господин де Ноблекур давно приглашает вас на ужин, но вы постоянно отказываете ему.
— Господин Николя, — ответил Сансон, — его приглашение уже делает мне честь и преисполняет меня радостью и признательностью. Возможно, настанет день, когда я приму его.
Оставив Семакгюса и Парижского господина оживленно дискутировать о сравнительных заслугах двух предшественников новой судебной медицины, Беккера[16] и Баузмана[17], комиссар и его помощник, задумавшись, молча спустились по лестнице и вышли под своды Большого Шатле. Разразилась долгожданная гроза, и теперь ручейки грязной воды, несущие отбросы, затопили проезжую часть улицы. Бурдо чувствовал, что Николя что-то беспокоит.
— Я не могу понять, что могло заставить молодую женщину так тесно зашнуровать корсет, — наконец, задумчиво произнес комиссар.
III
«У ДВУХ БОБРОВ»
Прошлое уже ушло, будущее еще не настало,
А настоящее медленно струится между жизнью и смертью.
Николя посвистел, и к нему моментально подъехал фиакр. Им предстояло вернуться на площадь Людовика XV, точнее, туда, где сложили тела, дабы отыскать опечаленное семейство, разыскивающее девушку или молодую женщину, ибо у трупа, закутанного в полотно и оставшегося лежать в Мертвецкой, не было обручального кольца.