Когда он проснулся, была уже ночь. Стас снова закрыл глаза, собираясь спать дальше, но услышал вдруг, что в палате кто-то плачет. Сначала он подумал, что это мама. Стас кое-как сумел повернуть голову, но в тусклом свете фонаря из окошка смог разглядеть, что мама спит, свернувшись калачиком на раскладушке. Потом он узнал, что те пять дней, пока он купался в тёплом свете, мама не смыкала глаз. Так что теперь она спала очень крепко. И тогда Стас решил, что плач ему приснился или что это ветер так странно шумит. Но только он это подумал, как рядом опять кто-то всхлипнул. Звук был странный, очень тихий, шелестящий, будто ветер решил поиграть с листвой. Из-за гипса и воткнутых в него трубочек Стасу было не повернуться, и он тихонечко позвал:
– Эй! Тут кто-то есть?
– Ес-с-сть… – прошелестел в ответ листьями ветер. Или всё же не ветер?
Стасу вдруг стало холодно. Он даже забыл про боль. Хотелось позвать маму, но язык перестал шевелиться.
Он долго лежал, боясь закрыть глаза, и прислушивался. До него доносились шелест ветра за окном, глухой отрывистый кашель за стенкой, далёкую трель телефона, тихое мамино дыхание… Но это были вовсе не те звуки, что его напугали. Пытаясь убедить себя, что плач и всхлипывание ему почудились или приснились, Стас не заметил, как снова заснул.
Ему приснился город, очень похожий на Кошково. И всё-таки не Кошково, хотя бы потому, что в этом городе не было ни одного современного здания, зато имелась крепостная стена – высокая, с трёхэтажный дом, и почти такая же широкая. Стена начиналась у реки, огибала город и заканчивалась у реки же. А на другом берегу, где в «его» Кошкове был Зареченский район, Стас увидел лишь чёрную, будто выжженную землю. Она простиралась до самой линии горизонта, и казалось, что по ту сторону реки мир погружён в вечную тьму, что там нет не только жизни, но и вообще ничего. Впечатление усиливали низкие тёмные тучи, повисшие над Заречьем.
Стас невольно поёжился и стал пятиться, не находя в себе мужества повернуться спиной к чёрной пустыне. Казалось, сделай он так, темнота перепрыгнет реку, проглотит его и растворит в своей жути.
Но пятился он недолго, через три-четыре шага споткнулся и упал – плавно и мягко, как положено во сне. А потом увидел мальчишку, который стоял рядом и тянул к нему руку. Стас сжал протянутую ладонь, и тот легко поднял его на ноги, словно Стас весил не больше котёнка. А может, мальчишка просто был очень сильным, тем более что и одет он был словно воин, древний воин, в серые штаны из грубой ткани и кольчугу, перетянутую кожаным поясом. На ногах у «воина» красовались добротные с виду сапоги, а вот шлема, против ожидания, у странного парня не было; его длинные светлые кудри свободно развевались на лёгком ветру. Если бы не их длина, парня было бы легко принять за самого Стаса – он был одного с ним роста, такой же курносый, широкоскулый и сероглазый. Собственно, волосы у Стаса тоже были светлыми, только гораздо короче.
С полминуты мальчишки рассматривали друг друга, но едва Стас открыл рот для первого вопроса, то тут же проснулся.
Глава 2
Стас провёл в реанимации ещё пять дней, а потом, когда боль поутихла и он, как сказал доктор, пошёл на поправку, его перевели в обычную палату, где лежали двое взрослых мужчин, тоже с загипсованными ногами, но уже передвигавшихся с помощью костылей.
Потянулись утомительные и тоскливые больничные дни. Перевязки, капельницы, уколы замучили Стаса. Но ещё мучительней были вынужденная неподвижность и тоска по дому. Даже в школу Стас побежал бы сейчас вприпрыжку, с огромным удовольствием! Сердце его порой сжимала такая грусть, что он бы, наверное, заплакал, лежи в палате один. Правда, соседям Стаса не было до него никакого дела. Они то играли в шахматы, вытянув загипсованные ноги на табуретах, то шелестели газетами, то спали, сотрясая палату раскатистым храпом. Но плакать при посторонних Стасу совсем не хотелось. Тем более что до дня рождения оставалось каких-то два месяца, а четырнадцать лет – это уже тот возраст, когда плакать парню недопустимо в принципе. Так, во всяком случае, думал Стас. Пора было к этому привыкать и закалять волю. Благо и времени для этого было достаточно, и текущие обстоятельства способствовали тому как нельзя лучше.
Мама больше не ночевала в больнице, но то она, то папа, то они вместе навещали его, порой не по одному разу в день. Ещё, конечно, они говорили с ним по телефону, как и его друзья. Но всё равно было скучно и тоскливо. Поэтому, когда дней через десять к Стасу пустили Андроида, он чуть не рванулся в пляс, несмотря на сломанную ногу. Андроид тоже был рад встрече. Точнее, были рады, поскольку данное прозвище носили сразу два человека: брат и сестра – Андрон и Даша, близнецы, одноклассники Стаса и его лучшие друзья. Они всюду ходили вместе, словно приклеенные. Даже родители подшучивали иногда над своими детьми, называя их сиамскими близнецами. Так что прозвище, придуманное кем-то как простая сумма двух сокращённых имён, прилипло к близнецам намертво и разделять его на отдельные составляющие попросту не имело смысла. Пожалуй, в классе один только Стас звал Андрона и Дашу их настоящими именами. Когда сам он в этом дуэте стал третьим, их попытались переименовать в Стандроида, но прозвище не прижилось – всё-таки Стас на фоне близнецов был слишком отдельной и чересчур самостоятельной личностью. Да и большую часть времени он всё-таки проводил без них.