Пока они шли по дороге, Макар заметил, что его спутница слегка прихрамывает.
– Ксения Ильинична, что у вас с ногой?
– Разве мы не перешли на «ты»? – Она повернулась к нему, весело уставилась своими прищуренными глазищами, которые на ярком солнечном свету казались не карими, а рыжевато-желтыми. Перепачканный мокрый плащ Ксения сбросила и осталась в джинсах и тонкой черной водолазке.
– Перешли, – не стал спорить Илюшин, твердо решивший обращаться к ней на «вы» – отчего-то ему нравилось произносить ее имя в сочетании с отчеством: все вместе звучало так, словно имя было ей на вырост. – И все-таки, что с ногой?
– Ушибла, когда упала на дорогу. Ничего страшного, скоро пройдет, тем более что идти недалеко. Кстати, я не спросила, где ты остановился.
– В пансионате Шестаковой.
– А, знаю, там по соседству живет один из моих пациентов… Все, мы пришли.
Одноэтажный кирпичный дом пятью окнами смотрел на улицу, где остановились перед калиткой Макар и Ксения. За домом находился небольшой участок, резко уходивший вниз: в этом месте склон становился особенно крутым, превращаясь в ложбину, густо засаженную кустами и деревьями.
Девушка откинула щеколду и прошла по дорожке.
– Родители на работе, – сказала она, обернувшись к Илюшину. – Я тебя познакомлю с другими членами семьи.
– А есть и другие члены семьи? – Макар изучал странное сооружение слева от дома – похоже, перед ним была большая клетка. – Вы же говорили, что живете только с родителями.
– Проходи, – вместо ответа сказала Ксения, отпирая дверь и включая свет в темной прихожей, где возле порога в рядок выстроились разноцветные пары мохнатых тапочек: красные, зеленые, синие и желтые.
Макар зашел внутрь, нагнулся, чтобы снять кроссовки, и замер. Из комнаты навстречу ему бесшумно шагнул огромный черный кот, глянул недобрыми желтыми глазами, уселся на коврике в метре от Илюшина. Морду кота под левым глазом наискось перерезал белесый шрам, половины правого уха не хватало – вместо нее топорщились вверх короткие черные волоски. Густые белые усы стрелами торчали из шерсти. Вид у кота был устрашающий.
– Лютик, это Макар. Макар, это Лютик, – сообщила Ксения, влезая в красные тапочки и подкидывая Макару зеленые. – Будьте знакомы.
– Лютик? Как цветок? – уточнил Илюшин.
– Если полностью, то Люцифер. Но он у нас ласковый, добрый…
– Ласковый и добрый… – эхом откликнулся Илюшин, не сводя глаз с насупленной вытянутой морды, больше напоминавшей рысью, чем кошачью. О рыси заставляли вспомнить и выраженные кисточки на ушах, и широкие крепкие лапы. Кот смотрел на Макара высокомерно и с неприязнью.
– Ванная комната в конце коридора! – раздался голос Ксении откуда-то из дальних комнат. – Я пока разогрею рассольник, а ты мой руки и приходи на кухню!
– Мне разрешили помыть руки и пройти на кухню, – объяснил Илюшин коту, чувствуя непреодолимое желание отчитаться перед ним в своих передвижениях по дому. – Ничего, что я в чужих тапочках?
Кот мигнул одним глазом. Второй глаз так и смотрел на Макара не моргая, точно стеклянный. Затем Люцифер вытянул вперед черную как сажа лапу, за ней – вторую, изогнулся в спине и издал негромкий курлыкающий звук – то ли мяуканье, то ли мурлыканье.
Будто по сигналу, поданному предводителем, из той же комнаты беззвучно выскользнули три тени: Илюшин опомниться не успел, как вокруг него сидели, ходили и лежали три кошки, очень похожие на Люцифера строением морды и размерами. Только глаза у них были длинные и зеленые, как виноградины. Одна, полосатая, без стеснения поднырнула под руку Макара, присевшего на корточки, потерлась пушистым загривком о рукав его свитера. Вторая улеглась, развалясь, надменно поглядывая то на гостя, то на черного кота; третья, самая пушистая, грациозная и длинная, запрыгнула на полку, где лежали ключи и расчески: полка скрипнула и прогнулась под тяжестью зверя.
– А вот сейчас по ушам! – пригрозила Ксения, появляясь так же бесшумно, как кошки за минуту до нее. – Вилка, брысь!
Кошка, названная Вилкой, нехотя спрыгнула с полочки, независимо глянула на Макара и удалилась, покачивая хвостом.
– Виолетта фон Грамштальд, – пояснила девушка ей вслед. – Немецких кровей кошечка. Маленькая еще, котенок, вот и лазит где нельзя. Мой руки и пойдем на кухню, буду угощать тебя рассольником.
– Подожди, как – котенок? – От удивления Макар перешел на «ты», хотя не собирался этого делать. – Котята такими не бывают.
Ксения Ильинична усмехнулась.
– Это такая порода – мэйн-куны. Виолетте семь месяцев, остальные старше. Да, ты еще Гэндальфа не видел! Он у нас стеснительный, чужих побаивается.
– Сколько же в доме кошек? – вскинул брови Илюшин.
– Два кота и три кошечки. Это много для обычного дома, но у меня же не обычный…
– А какой?
– У меня – дом-питомник.
На кухне – небольшой, выходившей окнами на склон – Илюшин с неожиданным для самого себя аппетитом съел отменный горячий рассольник и откинулся на спинку стула, наблюдая за девушкой, разогревавшей обещанную долму. Она вела себя без малейшего смущения, словно они были знакомы тысячу лет и знакомство их произошло при самых обычных обстоятельствах – скажем, они вместе учились в институте. У Макара не укладывалось в голове, как может быть так безмятежен человек, которого пытались убить меньше двух часов назад и попытка эта вполне могла увенчаться успехом, если бы не его вмешательство. Кошки расселись на стульях вокруг и внимательно наблюдали за хозяйкой, водя туда-сюда длинными насупленными мордами. Один раз заглянул на кухню Люцифер, зыркнул на Илюшина лунным глазом и исчез, убедившись, что все в порядке.
– Ксения Ильинична, кто на вас покушался? – спросил Макар, когда она поставила перед ним тарелку и сама села за стол.
– Алла Богданова, – без всяких сомнений ответила та. – Или она сама, или кто-то из ее приятелей.
– А поподробнее?
Ксеня вздохнула и рассказала подробнее. История оказалась проста и незамысловата, и было в ней про девушку, выросшую в Тихогорске и уехавшую учиться и работать в соседний город, парня, влюбленного в девушку и готового ждать ее возвращения, и про несчастную третью сторону треугольника, надеявшуюся, что Ксения Ильинична Пестова больше никогда не вернется в родной Тихогорск.
Когда-то Ксения жила в районе-поселке, который называли Фабричным, – расположенном неподалеку от швейной фабрики. Маленькие квартирки, убогие дворики, вечно грязные подъезды и дворничихи с испитыми лицами, яростно гоняющие подвальных котов; озлобленные работницы, возвращавшиеся с фабрики поздно вечером; крепко выпивающие красномордые мужики, орущие на собственных и чужих детей, – вот что такое был район Фабричный. При первом представившемся случае семья Пестовых уехала оттуда, но до этого радостного дня Ксеня с родителями прожила в поселке восемнадцать лет.
С Никитой Борзых, высоким красивым парнем с черными цыганскими глазами, она училась в одном классе, и все знали, что наглый красавчик Борзых пасует только перед Ксеней Пестовой. Однако дразнить Борзых никто не решался: в поселке о нем и о компании, которой Никита предводительствовал, ходила дурная слава. Пятеро крепких, накачанных, спортивных ребят ходили лениво, смотрели пренебрежительно, дорогу никому не уступали. Илья Иванович, Ксенин папа, говорил о Никите – «харизматичный парень», а мама каждый раз морщилась так, что Ксене сразу становилось понятно: харизматичность Никиты маме глаза не застит, и к Борзых она относится точно так же, как и сама Ксения, – насмешливо-пренебрежительно.
Свое отношение к однокласснику девушка не скрывала, но, несмотря на это – а может быть, именно потому, – Борзых таскался за ней как хвост, пытался ухаживать сообразно своим представлениям о «красивом» и рьяно отваживал других ухажеров. В представления о красивом входили семь или тринадцать бордовых роз в блескучей целлофановой обертке по мало-мальски подходящим поводам в виде дней рождения и Восьмого марта, небрежные поигрывания мускулами при встрече, а также показательное избиение потенциальных соперников. Впрочем, последнее Ксения быстро пресекла.