Но что ему власть, богатство, состояние, будь его хоть в десять раз больше, — ему все равно! Вот если бы Жужика протянула хоть кончик мизинца! Эх, он бы знал, что ему делать. Он трудился бы ради нее не покладая рук. Увидев воочию хозяйство Мароти, он теперь уже знал, что значит земля. Будет она и у него, только бы Жужика помогала… Не останется он нищим горемыкой! Право же, не останется!..
Пусть ему даже придется копить по грошу, пусть придется недоедать, но хозяйством он все равно обзаведется!.. Богатство! Если Жужика будет с ним рядом, он купит землю, будет работать ради нее исполу! Не останется он дебреценским бедняком! Не станет продавать свои трудовые руки на человеческом рынке. Нет, ни в коем случае! Он будет работать вместе с дорогой, святой девушкой. Только бы она поняла, какую жизнь он обещает ей! Почему, почему она не понимает его, не знает, кто он и что он, не догадывается, что он сгорает от великих планов и стремлений: неужто этот дивный огонь неведом ей?!..
— Жужика! Ты еще спишь?.. — простонал он. — Милая моя… глупая… противная… я умираю по тебе…
Но Жужика не спала. Если, случалось, засыпала, то тут же просыпалась. Она металась, мучилась, безысходно страдала.
Она и понятия не имела, что делается у Йошки на душе, и поэтому ей ничего иного не оставалось, как только страдать, изнывать, бессмысленно и бесцельно.
Очень тяжелая выдалась для нее неделя. Она все время ждала какого-то чуда, ждала, что Йошка придет к ним, даст о себе знать или пришлет свою мать… Стоило кому-нибудь постучаться, ее бросало в дрожь.
Но никто не приходил и ничего не происходило. В воскресенье после обеда, когда у них был сапожник, нежданно-негаданно заявился со своей женой, Пирошкой, Андриш. Удивлению не было конца, поскольку считали, что Андриш не придет к ним всю зиму, но «медведь Архангел» все же явился. На железной дороге его уже только и называли Архангелом, потому что он то и дело принимался рассказывать об Архангельске. Несмотря на угрюмость, он был, в сущности, очень добрый, и его любили сослуживцы.
Жена у него тоже была очень славная, подвижная, постоянно смеялась и болтала. Ей как нельзя лучше подходило ее имя: Пирошка — «красная шапочка».
— Мы так счастливы, матушка, так счастливы, что вы и представить не можете себе.
— Почему это не могу! — надменно ответила ей тетушка Хитвеш. — С моим сыночком любая барышня была бы счастлива.
Хорошо еще, что Пирошка вообще не умела обижаться.
Может быть, именно счастье делало ее нечувствительной к обиде.
— А как вы познакомились? — спросил сапожник.
— О, это целый роман! — воскликнула Пирошка. — Настоящий роман! Я служила у господина Фанчикаи, от них ушла нянька, вот они мне и сказали, будь, мол, ты кормилицей. А как же мне быть кормилицей, ведь я не могу кормить грудью! — И она с удовольствием захохотала. — Ну, тогда хоть гуляй с ребенком, говорят они… Что ж, я стала его тепло одевать и каждый божий день вывозила малютку в красиво завешенной кружевами коляске прямехонько на лесную дорогу, там и гуляла с ним под деревьями. А мой муженек был выездным кучером у Дьярмати и возил в ту пору навоз на виноградники. Так вот мы и познакомились. Это был целый роман! Настоящий роман!
— А вы, господин Хитвеш, счастливы? — спросил сапожник у Андриша, предлагая ему сигарету.
Тот взял одну, закурил и сказал:
— Эх, был бы здесь еще сын мой из России!
Пирошка покосилась на него:
— О! Уж не думаешь ли ты привезти его сюда? Я бы и поцеловать-то его не смогла!
— Моего сына?
— Сына русской женщины! Ну как бы я стала его целовать, мыть…
— Да он не русской женщины сын, а мой.
Все замолчали.
Сапожник первый нарушил молчание:
— Кто любит, тот простит. Я бы женился на Жужике, будь у нее хоть трое детей. И любил бы их.
Пирошка поспешно перевела разговор на другую тему:
— Ох, чуть не забыла! Сегодня объявили о помолвке Йошки Дарабоша и Марии Мароти.
В комнате сразу стало очень тихо. Пролети сейчас муха, — хотя среди зимы это было невероятно, — и то было бы слышно.
Первой пришла в себя Жужика.
— Да? — выдохнула она.
— Да-да, в церквушке. Ой, до чего же складно проповедовал священник. Не наш, приезжий из Пешта, — говорил так медленно и все призывал жертвовать бедным, но нам все равно никто ничего не подал.
Волей-неволей пришлось посмеяться.
Только тетушка Хитвеш была счастлива по-настоящему. Тяжкий камень свалился у нее с сердца. Да еще сапожник, наверное, был не менее счастлив: он тотчас же угостил Андриша сигарой, хотя тот еще не выкурил и сигареты.