— А бабка?
— Кашу ест.
— Ну-у.
— Но от меня теперь они ничего не получат, кроме дули под нос.
Старик покачал головой, принялся укладывать в шифоньер завернутое в целлофан белье и прочие веши Йошки.
Хорошее ли это дело, когда человек, повесив нос и готовый в любую минуту расплакаться, собирается жениться.
Где бы Йошка ни был, он то и дело останавливался и обращался к небу: «Господи, ты всемогущий… разве это жизнь?»
Хотя бы раз увидеть ту девушку. И тогда умереть.
Сможет ли она жить? без него? эта бестия?
Он уже слышал про сапожника… Что же, будет барыней!.. В шляпе… Даст себя обнимать, целовать… Он тоже, когда на него находил раж, так обнимал дочь Мароти, что казалось, вот-вот задушит от злости. И, закрывая глаза, чтобы не видеть, тискал и целовал, но никогда не чувствовал запаха тела Жужики Хитвеш.
24
В понедельник утром Жужика проснулась, готовая на все, даже на смерть. На что только ни способна девушка, когда что-нибудь задумает! Голова у нее шла кругом, и она не знала, наяву все это или еще во сне, но все делала так, как нужно было. Только женщины обладают подобной силой.
Она улыбалась, была нежной и такой ласковой, что мать не узнавала ее. Теперь бы она не ошиблась, сказав, как обычно «С твоими проказами самому черту не справиться». Жужика была сейчас и в самом деле необыкновенно хитра; она сделала, что задумала: сбегала в дом инженера, стащила револьвер и спрятала его за пазухой.
В воскресенье младший брат, Ферко, поссорился со своей хозяйкой, где был в услужении, за то, что не сумел угодить, и убежал домой. Теперь, узнав о свадьбе Йошки, он и не думал о возвращении. Готовится пойти на свадьбу.
В Дебрецене существует старый обычай, по которому юноши и дети, если их даже не пригласили, приходят на свадьбу в масках и бегают за каретой невесты, заглядывают в дом в надежде на стаканчик вина, кусочек пирога или куриную ножку.
Жужика никогда в жизни не переживала таких трудных дней. (Только гордость придавала ей силы, — пусть не видят, что она страдает!) Тяжелая холодная железка то и дело напоминает о себе, и девушка согревала ее у себя на груди: вот что доставит ей радость: «Одну пулю тебе, одну мне и — все».
«Одну пулю тебе, одну мне…» Но как?
Она передумала все на свете: подстеречь за забором?
Поймают. Выйти открыто на улицу, когда он будет ехать в карете? Не попадет.
Что ж, благословенная ночь, мать всех преступлений, поможет ей: она просто-напросто явится ряженой, наденет мужской костюм, маску, ее примут за мальчика, и тогда она сможет войти в дом, ведь ростом она совсем маленькая, никому и в голову не придет, что это девушка…
— Ферике, послушай, что я тебе скажу, — с утра начала она подлизываться к братишке, — только никому не говори; ой, я чуть не умираю со смеху… слушай… не мог бы ты мне достать брюки, пальто, мужскую одежду и маску, понимаешь?
— А ты что, тоже собираешься идти в маске?
— Не кричи… шоколадку дам…
И она тут же дала ему целую плитку из тех, что принес ей сапожник.
А сапожник ходил убитый горем. Жужи даже не смотрела на него, она сейчас жила лишь одной мыслью, грезила наяву и счастливо улыбалась: уже недолго осталось, но как будет хорошо навеки уснуть в могиле…
А Фери, готовый на любые проказы, достал все необходимое и принес такую маску, что ее испугался бы даже трубочист. Во вторник вечером, с наступлением сумерек, Жужика тоже нарядилась под мальчика и незаметно для всех выскочила за ворота. Никто не видел, куда она исчезла.
Когда она остановилась перед домом, в котором справляли свадьбу, то, право же, только один господь бог знал наверное, кто был тот юноша в широкополой шляпе и просторном пальто, который, дрожа не от холода, а от жара, поджидал кого-то возле дома старого Мароти.
Дом этот был точь-в-точь похож на все прочие мещанские дома в Дебрецене. Его окружал высокий дощатый забор с толстыми воротами, сквозь которые не проникнуть ни нищему, ни человеческой добродетели. Дом был низенький, под гонтовой крышей, с длинным двором, конюшнями, хлевом и прочими строениями. Но, поскольку хозяева состарились, а молодые умерли, вымершим казался двор.
Все было на хуторе, здесь же, в городе, было пусто. И сейчас ворота были закрыты, только калитку открыли, хотя ее можно было запереть. Обычно она всегда запиралась на ключ. Для общения с внешним миром висел колокольчик, и если кто приходил и дергал за проволоку, то его сначала долго расспрашивали, кто пришел, и только затем впускали.
На сей раз весь двор кишел детьми, зеваками, девушками, школьниками и цыганами, которые за стакан вина, кольцо колбасы и особенно ради того, чтобы все увидеть, готовы были торчать здесь хоть до конца света.