Новые владельцы Киндерс сочли название дома слишком претенциозным и переименовали его в Старую Школу. Он был банкиром, а она — художником-графиком, работавшим на дому. У супругов было трое детей и жившая с ними няня. Их архитектор переделал дом. Четыре спальни, две ванных, жилые комнаты и кухня в форме полумесяца, занимавшая конец нижнего этажа. Стрельчатые бойницы замуровали и заменили широкими окнами. Внутри стало светло; кроме того, у дома появилась новая красная передняя дверь.
Все говорили Бенни, что она «не узнает это место». Но, конечно, она бы его узнала. Последнее посещение Киндерс навсегда запечатлелось в ее памяти. Она понимала, что не сможет избавиться от страшного воспоминания, и мирилась с этим. Кроме того, она понимала, что мучительная боль в сердце со временем притупится и рана затянется. И все же радовалась тому, что большая часть отпущенного ей срока осталась позади.
После жестокого пробуждения от самообмана, помогавшего ей жить, Бенни забыла про свой талисман. Навязчивое стремление обезопасить себя попросту исчезло. Зачем стремиться к тому, что не существует и не может существовать?
К счастью, в ее жизни еще были любовь и дружба. Мэллори всегда был дорог ее сердцу, но со временем Бенни все и больше привязывалась к Кейт, неизменно доброй и участливой. Казалось, та чувствовала, когда Бенни хотелось поговорить (в последнее время это случалось все чаще), а когда помолчать. Кейт и Мэллори уговаривали Бенни ночевать в Эпплби-хаусе, если она будет страдать от одиночества.
В глубине души она всегда страдала от одиночества, хотя была благодарна Лоусонам за доброту. Но, к удивлению Бенни, в первые месяцы ожидания суда над негодяем, который убил Денниса, ей больше всего помогала работа в издательстве «Чистотел».
Там всегда было множество дел, которыми Бенни раньше никогда не занималась. Но Кейт все ей объясняла и неизменно оказывалась рядом, когда возникала какая-то проблема. С самого начала было ясно, что Кейт и Мэллори не сомневаются в ее способности справиться с чем угодно. И Бенни справлялась — спокойно и даже не без щегольства. Ей особенно удавались беседы с расстроенными авторами, которых было много. Когда трубку снимали Кейт или Мэллори, собеседник часто отказывался разговаривать с ними и просил позвать к телефону мисс Фрейл. После такого разговора автор рукописи давал отбой, обычно не узнав ничего нового, но убедившись, что его ценят и уважают. Однажды Мэллори спросил Бенни, как это ей удается, и она ответила просто:
— Я знаю, что они чувствуют.
Ежедневно после работы, официально заканчивавшейся в пять часов вечера, она шла на церковное кладбище. Правда, сегодня Бенни слегка припозднилась; складной стульчик, тяпка и влажная тряпка мешали ей открыть ворота.
Могила Денниса, в которой лежала только урна с прахом, была вдвое меньше остальных. С разрешения викария она была обложена старинными изразцами цвета ячменного сахара, взятыми из сада Эпплби-хауса. Бенни хотела посадить в его память розмарин, но преподобный Джонсон возразил; по его мнению, розмарин слишком быстро разрастался. Поэтому Бенни обычно приносила с собой пару веток других цветущих растений.
Начался листопад. Могилу засыпали тонкие кожистые листья, янтарные и ярко-красные. Бенни собрала их, вырвала единственный сорняк, который успел вырасти за ночь, разложила полотняный стульчик и села.
Время для посещения было самое подходящее. По вечерам на кладбище было пусто даже летом. Если кто-то оказывался поблизости, Бенни беседовала с Деннисом молча. Она уже рассказала ему про находку «Королевского оружейника». Про то, как Кейт, не поверившая собственным глазам, принесла рукопись из Киндерс в Эпплби-хаус. Про поднявшуюся после этого суматоху, радость и скорбь. Сейчас Бенни коротко описала, как идет редактирование. Кейт сказала, что исправлять там нечего. По ее выражению, от книги нельзя было оторваться. Она была яркой, как сон.
Для разнообразия Бенни решила рассказать о других вещах, не связанных с бизнесом. Мелких домашних делах. О заказе белых лилий по каталогу де Джейгера; о раненой лапе Кройдона, которая хорошо заживает после уколов антибиотика, сделанных ветеринаром. О паре новых льняных штор для кухни с рисунком из небесно-голубых незабудок.
Иногда она упоминала и о том, что происходило в деревне. О размолвке в церковном хоре или очередном обращении к властям графства с просьбой выделить грант на строительство нового сельского клуба. Но чаще просто сидела, молча оплакивая свое горе и не обращая внимания на крики грачей, летавших у нее над головой.
Часто при этом присутствовал сам Деннис. В их связи не было ничего таинственного или мистического (Бенни больше не посещала Церковь-за-Углом), и все же она была прочной. Если бы Бенни попросили объяснить это, она не знала бы, с чего начать. Люди сказали бы, что все это одно воображение, но Бенни знала, что это неверно. Будь так, она могла бы вызывать Дениса в любое время. Это всегда случалось без предупреждения; она начинала ощущать сгусток медленно усиливавшейся энергии. В ушах раздавалось негромкое гудение. Воздух менялся, становился теплым, Бенни чувствовала легкое давление и понимала, что она больше не одна.
Когда это случалось, Бенни ощущала огромную радость и благодарила Бога за то, что Он наградил ее таким даром. Тридцать лет верной дружбы сами по себе были благословением, но чувствовать присутствие друга даже после его смерти…
Бенни сделала несколько глубоких вдохов и выпрямилась. Она услышала голоса. По дорожке шли пожилые супруги с хризантемами и лейкой. Она сложила стульчик, взяла тряпку и бережно стерла несколько пылинок с могильного камня — светло-серой мраморной плиты с белыми прожилками. Надпись, сделанная золотыми буквами, была простой:
ДЕННИС БРИНКЛИ
ПИСАТЕЛЬ
1946–2001
Постепенно Карен привыкла к доктору Дикенсону. Она несколько раз приходила к нему в кабинет — сначала с кашлем (теперь почти прошедшим), а потом с ногой, которую повредила в школе после падения с параллельных брусьев. Тетя Дорис ездила с ней в больницу, где девочке сделали рентгеновский снимок, который прикрепили к стене и показали ей. А в следующий раз ей заглянули в голову; это называлось сканированием.
Самым важным и главным было то, что доктор сдержал слово. Карен рассказала ему самое страшное. То, что она обещала Аве не рассказывать никому. И все обошлось. Никто не стал ее забирать. Или запирать в буфет и выкидывать ключ в бездонный колодец, как пугала ее Ава. Доктор сказал только одно: он знает человека, который сможет ей помочь, и договорится с этим человеком, чтобы тот принял ее как можно скорее.
С тех пор прошла целая вечность. Карен это не беспокоило; для нее все самое тяжелое осталось позади. Но тетя Дорис очень волновалась. Карен заметила, что она все время ждала почтальона. Когда письмо наконец пришло, она чуть не разорвала конверт на части. Потом прочитала письмо и молча передала его Эрнесту. Позже Карен увидела, что Дорис плачет. Девочка забралась к ней на колени, обняла и сказала, что грустить не надо, потому что теперь все будет хорошо.
— Вот увидишь, — серьезно сказала она, — скоро мои головные боли пройдут.
Хотя письмо с грифом известной клиники было подписано доктором Барбарой Лестер, комната, в которой в конце концов очутилась Карен, напоминала скорее детскую, чем кабинет врача. В ней стояли пухлые кресла и диван, а все полки были забиты мягкими игрушками, куклами, танками, самолетами, играми «Коммандос» и «Лего». На низком столике лежали цветные шариковые ручки, краски и бумага; на письменном столе у открытого окна стоил компьютер, рядом с которым лежала стопка кассет в коробочках. Тут был даже кукольный домик.