Девушка помахала рукой в ответ, затем встала, заняла освободившийся шезлонг и долго сидела неподвижно, глядя в голубое небо. Со стороны могло показаться, что она дремлет.
Через полчаса Джудит Парнелл начала приходить в себя, но ее все еще трясло.
— Извини, что утащила тебя. Мне действительно стало нехорошо.
— Сейчас все в порядке?
— Да. Просто мне нужно немного отдохнуть.
Джудит посмотрела на мужа, сидевшего в плетеном кресле с высокой спинкой. Несмотря на жаркий день, его колени прикрывала ангорская шаль. Ей показалось, что Эшли с тоской смотрел через палисадник на Эпплби-хаус.
При виде его ярко-голубых глаз и точеных черт Джудит действительно чуть не стало плохо. До сих пор признаки его таинственной болезни почти не давали себя знать. Впрочем, и сама болезнь продолжалась всего три месяца. Джудит невольно подошла к мужу и положила ладонь на его мягкие светлые волосы. Эшли резко отдернул голову.
— Извини, милый. — В последнее время он не любил, чтобы к нему прикасались, а Джудит часто забывала об этом. Она со стыдом вспомнила, что во время завтрака пыталась взять мужа за руку.
— Не за что. — Эшли взял ее ладонь и слега сжал. — У меня сегодня болит кожа головы, вот и все.
— Бедный Эш.
Правда ли это? Может ли нежная кожа головы быть симптомом его болезни? Поскольку точного диагноза еще не поставили, сказать было трудно. Муж мог использовать это как предлог, чтобы держать ее на расстоянии. Может быть, он ее разлюбил.
Когда-то она могла трогать его где угодно в любое время дня и ночи. Однажды они занимались сексом на письменном столе в его кабинете, за незапертой дверью, за несколько минут до прибытия делегации японских бизнесменов. А теперь он не подходил к ней неделями.
Джудит никому не признавалась — а самой себе призналась только однажды, в момент неожиданного прозрения, — что она рада болезни Эшли. Это означало отказ от светской жизни. Конечно, она хотела, чтобы мужу стало легче, но не желала, чтобы прежнее здоровье вернулось к нему полностью. Если бы он стал прежним Аполлоном, все пошло бы по-старому. Она ревновала бы Эшли к любой женщине, на которую он посмотрел или которой сказал пару слов, продолжала бы говорить гадости об их прическах, коже, глазах и манере одеваться. Эшли не должен был догадаться, что она смертельно боится потерять его; такая мысль просто не должна была прийти ему в голову.
Джудит с дрожью вспомнила сцену, разыгравшуюся в доме Кэри Лоусон. Казалось, привычная усталость не мешала Эшли получать удовольствие от общения с людьми. Муж искренне жалел, когда она утащила его домой под предлогом внезапного приступа тошноты. Конечно, всему виной могла быть эта кошмарная дочка Лоусонов, выставлявшая напоказ свои ноги и зубы и полуголая, как шлюха в борделе. Конечно, она его дразнила. Зачем ей, молодой, сильной и красивой, больной мужчина средних лет? Джудит изо всех сил пыталась сохранить спокойствие, дышать глубоко и ровно. Она увела мужа, а это главное. Девица приехала сюда на похороны; через день-другой только ее здесь и видели.
Однако по деревне уже пошел слух, что ее родители собираются здесь обосноваться. Кейт Лоусон со своей веснушчатой абрикосовой кожей и мягкими пепельно-русыми волосами, собранными в старомодный узел, тоже могла оказаться крепким орешком. Этой женщине было сильно за сорок, но выглядела она на добрых десять лет моложе — несмотря на то, что с Мэллори ей жилось несладко. Кейт всегда нравилась Эшли. Она была доброй, умной и довольно сексуальной — на манер школьной учительницы, черт бы ее побрал.
— Что с тобой?
— Все нормально.
— Ты уверена? — Эшли казался встревоженным. Он начал нервно тереть предплечья. — Джуд, может быть, тебе отменить эту вечернюю встречу? Скажи, что ты нездорова.
— Не стоит. Это же новые связи. Я не хочу произвести на людей плохое впечатление.
— Что он выпускает?
— Хирургические инструменты. Фирма маленькая, но очень солидная. Кажется, его бухгалтер уходит на пенсию, поэтому он ищет другого.
— Разве не странно, что он назначил встречу не на фабрике?
— Ничего странного. Деловые встречи часто устраивают в ресторанах гостиниц.
И тут в кабинете Джудит — крошечной темной каморке под лестницей — заработал факс. Когда Парнеллы переехали в свою викторианскую виллу, то в шутку окрестили эту каморку «приемной для посетителей». Сельские помещики оставляли там свои визитные карточки и пили херес с бисквитами, после чего их провожали в просторную гостиную, чтобы обменяться сплетнями. Парнеллы считали, что тоже будут скромно развлекать гостей, но из этого ничего не вышло. А сейчас, когда все деньги до последнего пенни уходили на лечение Эшли, они и вовсе не могли себе этого позволить.
— Я знаю, кто это. — Джудит отошла от мужа. Дав Эшли то, что он называл «пространством, позволяющим дышать». — Наверняка мерзкий Алек.
— Разве он не мог позвонить?
— Экономит на плате за телефон. Хочет купить новую «альфа-ромео», которую угонят сразу после доставки. Увы…
— Документы по-прежнему лежат в бардачке.
— Ты меня опередил.
— Скажи ему, пусть убирается.
Джудит неохотно вышла в коридор, удивляясь тому, как небрежно муж предложил решение. Впрочем, его вины здесь не было. Эшли не имел представления о том, в каком трудном — нет, отчаянном — положении они оказались. Он думал, что жена отказалась от офиса в Эйлсбери и уволила клерка, чтобы иметь возможность работать на дому и ухаживать за ним. Но это была лишь часть правды.
Проблема заключалась в том, что до постановки диагноза Эшли не мог получить ни страховку, ни пенсию по инвалидности. А Джудит не могла содержать их обоих, одновременно снимая офис и платя жалованье сотрудникам.
Побочным результатом решения работать на дому стало то, что один из главных клиентов раздумал платить Джудит прежний гонорар, поскольку ее накладные расходы сильно уменьшились. Нужно было объяснить, чем вызвано такое решение, но нервное напряжение заставило Джудит резко отказать ему. После этого клиент передал ведение своих счетов кому-то другому.
Эпидемия ящура в британском животноводстве тоже сделала свое дело; несколько фермеров отказались от ее услуг. А одна молодая пара, занимавшаяся производством пищевых продуктов, решила вести свои счета самостоятельно, с помощью Интернета.
«Поэтому об увольнении мерзавца Алека не может быть и речи», — думала Джудит, наблюдая за тем, как в контейнер беззвучно падали перфорированные страницы безукоризненно напечатанной лжи.
Тем временем Латамы вернулись с похорон Кэри Лоусон в другой, куда более роскошный дом, расположенный всего в нескольких километрах южнее, в Бантинг-Сент-Клере[10].
Джильда начала снимать отделанную черными кружевами накидку, которая едва не рвалась под напором ее мощного бюста. Когда пуговицы расстегнулись, послышался облегченный вздох. Под накидкой обнаружилось несколько акров тафты с рюшами, напоминавших австрийскую штору — широкую, но короткую. На мгновение испуганный муж увидел полоску покрасневшей и сильно помятой плоти. Джильда сделала пируэт.
— Как я выгляжу?
— Как счет от гробовщика, моя радость.
— Не бурчи. Сколько раз тебе говорить? — Джильда попыталась одернуть подол, но тот задрался опять. Она вздохнула. — Лучше скажи, зачем мы даром потратили такой чудесный летний день.
Поняв, что слова жены — всего лишь отговорка, а не серьезный вопрос, Эндрю ответил не сразу. В его мозгу роились тысячи великих, жестоких и неумолимых мыслей, а рот был полон избитых фраз, годных на все случаи жизни. Иногда то и другое совпадало. Так случилось и на этот раз.
— Радость моя, я жалею, что это не доставило тебе удовольствия.
«Даром потратили чудесный летний день… Ага, как же. Я бы таскал косилку по этому чертову газону, а ты бы жрала шоколадки, ломая их в своих кошмарных мандибулах, и жаловалась, что полосы травы получаются неровные. Или устроила бы дорогущий ленч в ресторане, жевала бы с открытым ртом, съедала три четверти каждого блюда, потом заявляла, что у еды странный вкус, и отсылала ее обратно на кухню». Но самые худшие мысли Эндрю Латам таил про себя, боясь, что они могут вырваться наружу.