К тому же ботинки, которые они для меня достали, были на полразмера больше чем нужно.
Ориентируясь едва раскрывшимися глазами, я прошаркал до стола и ухватил коробку фруктового сока. Потерзав её немного ворча себе под нос, я исхитрился её открыть и высосать содержимое. Когда я поставил коробку обратно, один из моих глаз полностью открылся.
– А кофе есть?
Её взгляд был таким, как будто я попросил лемурской крови.
Я обогнул стол и быстро шагнул к ней, намного быстрее, чем она ожидала от меня, и даже намного быстрее, чем скорость, на которую она могла отреагировать.
– Значит так, Летисия, нам нужно достигнуть взаимопонимания. Я тебе не по вкусу, я это ясно понял. Ты меня не любишь потому, что я раскурочил тебе нос и челюсть, но это личное, между нами двумя. Ты себя контролируешь, я знаю, за исключением одной вещи.
Она отошла на полшага назад. Я не преследовал.
– Этой вещью, сестренка, является следующее: ты зла на себя за людей, которые погибли на той горе. Из-за того, что я тебя избил, тебя там не было. Ты не руководила операцией, поэтому твои люди сглупили и погибли. Конечно это я их убил, так что ненавидь меня за это, это нормально. Но нельзя переносить на меня свою злость на себя. Ты знаешь – это неправильно и как раз это сделал бы нытик типа Рейса.
Летисия упёрлась мне в грудь рукой и отодвинула меня назад. Она пробормотала что-то, я не смог точно разобрать что, и это было само по себе неплохо, ибо вряд ли такие слова положено знать настоящей леди. Если бы я дословно передал сказанное ею, то данный отчет был бы низведен с вершин возвышенной литературы, а я был бы обвинен в потворствовании примитивнопошлым вкусам толпы.
Я мог вытворить с ней множество разных вещей, начиная с возможности схватить и выкрутить её руку, придавив её к полу, и заканчивая тем, чтобы притянуть её к себе и поцеловать.
Последнее точно было бы пушло, и даже могло быть сочтено нападением, учитывая состояние её челюсти. Исходя из текущего положения дел, я сделал выбор в пользу простейшего пути и дал ей возможность развернуться и уйти молча злиться.
Мне это прекрасно подходило, потому что мне тоже требовалось время подумать. Моя беседа с Рейсом вскрыла агента полиции в рядах ПЭФ. Об этом Летисия могла знать все или ничего. Если кротом была она, то она знала бы все, и не знала бы ничего, если кротом она не была.
Шансы на то, что именно она была агентом, были высоки, поскольку быстрый доклад Рейсу о происшествии в «Гнезде» давал ему возможность вывесить меня в качестве приманки. В то же время, напав на одного из его подчиненных, я сделался превосходной кандидатурой для подставы, и, как бы мне не хотелось думать, что я ненавижу Рейса только в ответ на его ненависть ко мне, я в любом случае, сам нашел на свою голову приключений. Рейс должен был посчитать меня удобным объектом при любых обстоятельствах.
Если Летисия была кротом, то её злость могла объясняться гибелью полицейских. Если бы она не оказалась за кадром из-за сломанной челюсти, она бы присутствовала во время организации засады и смогла предотвратить гибель своих коллег. Хотя она, возможно, радовалась гибели ПЭФешников, потеря товарищей была бы болезненной. Даже если так, она должна была довольно быстро понять, что ничего из сделанного мной, за исключением устроенного ей нокаута, никак не влекло за собой их гибели.
Однако оставались вопросы по поводу того, как прошла вся эта штука с засадой. Рейс подставил меня как наживку после того, как он узнал о драке в баре. ПЭФ выяснил, что я был в поле и решил мной заняться, о чем также стало известно Рейсу. Рейс спланировал свою засаду и взял с собой кучку людей и маленький ховер. Бригада ПЭФ, с другой стороны, набрала взрывчатки, взяла два грузовых ховера и довольно тяжелое вооружение. Как можно с легкостью заключить, ПЭФ ожидал появления Рейса и пришёл именно за ним.
Единственным выводом, который можно было сделать из этого факта, был следующий – у ПЭФ свой человек в полиции. Самым простым вариантом, и опять это могла быть Летисия, было то, что агент Рейса на самом деле был двойным агентом. Предположительно, этот двойной агент отчитывался только перед Главным Партизаном. Никто в ячейке не знал бы, кто она на самом деле. Летисии, если она была агентом Рейса, не было бы известно о контроперации, потому что она никак бы в ней не участвовала и, в результате, все могло обернуться полным истреблением полицейских, если бы в дело не вмешался я.
Была небольшая вероятность гибели агента Рейса в ховере, на который я уронил дерево. Это могло, в определенной степени, объяснить его злость на меня. Несмотря на мою нелюбовь к Рейсу, я не питал неприязни к его людям, и мысль, что я мог убить одного из них, оставляла тяжелое чувство. Тем не менее, то, как ховеры расстреливали полицейских, предполагало либо двойную игру агента Рейса, ничего не предпрявшего, чтобы остановить этот расстрел, или во-обще его отсутствие. Меня устраивали оба варианта.
Всё сводилось вот к чему. Во-первых, была ли она полицейской или преступницей, у Летисии было достаточно причин меня ненавидеть. Я был вынужден допустить, что по возможности она постарается организовать мне неприятности. Во-вторых, все, нами планируемое, станет известно Рейсу. В-третьих, все, известное Рейсу, станет известно Главному Партизану.
Я попробовал взглянуть на вещи со стороны Партизана. Он знал, что данная ячейка засвечена агентом полиции, поэтому её можно было принести в жертву, если только агент не был двойным, в случае чего ячейку можно было считать надежной. Поскольку он знал, что ячейка раскрыта, все планы, которые он разрабатывал, должны были иметь две фазы. Первая представляла собой открытую операцию, в отношении которой Рейс, как ожидалось, предпримет ответные шаги. Вторая была реакцией на действия Рейса, и была предназначена для наказания Рейса за попытку сорвать первую фазу. При правильной организации, вторая фаза операции должна была стать настоящей катастрофой для полиции и продемонстрировать Рейсу дьявольское коварство его врага.
Отсюда я был вынужден предположить, что вне зависимости от нашего задания, это будет только первая фаза операции. Если это так, то нас используют как наживку. Следовательно, источник Главного Партизана в полиции не может быть одним из нас, следовательно, нами можно пожертвовать, а это, с точки зрения теории революционной борьбы, просто замечательно: больше мучеников за веру.
Если же, наоборот, мы были частью второй фазы операции, то Партизан мог использовать нас только в том случае, если считал нас абсолютно надежными. Эта идея меня порадовала, по-тому что означала получение ресурсов, необходимых для проведения операции и резко снижала для меня вероятность закончить в качестве тела на столе судебно-медицинского эксперта.
Эти размышления привели к немного обеспокоившей меня мысли. Партизан предложил мне пять тонн стоунов за одну операцию. Такие деньги не собрать подаянием, бренча на абазуки на углу улицы. Я был на Хелен только четыре месяца и за все это время ни разу не видел, чтобы СЛИВ в целях сборах средств на своё дело проводил хотя бы благотворительные распродажи домашней выпечки, и ещё реже видел рекламно-пропагандистские вечеринки стоимостью по тысячу стоунов на персону с толпами приглашенных сексапильных знаменитостей. Мой гонорар и обещание Главного Партизана достать мне тачку предполагали чьи-то очень глубокие карманы. Я был уверен, что это не сам Главный Партизан. Так же я был убежден, что все его рассусоливания насчет лемуров – ерунда. Я знал о нем немного, но ногти его рук были недавно отманикюрены, а его часы, сверкавшие в левом рукаве, стоили несколько моих гонораров.
Итак, примерно на такой ноте я осознал, что оказался обеими ногами на минном поле, о существовании которого и не подозревал. Выйти с него, сохранив все части тела при себе будет непросто. Я пожал плечами. Если вся эта история меня убьёт, по крайней мере, я умру в чистом белье.
Я спросил Летисию насчет душа. Она показала мне дорогу за дверь и в угол, где были сооружены водостоки. Шланг имелся, но занавеса или чего-то подобного не было, поэтому я бесстыдно оголился и вымылся. В качестве полотенца я использовал мою старую рубашку, затем натянул свежий наряд и вернулся в тюрьму.